Ошибка президента

Незнанский Фридрих Евсеевич

Вернувшись, он пригласил свою хозяйку на чаепитие. Анна Федоровна извлекла из шкафа две фарфоровые чашки, отведала мягкий, как раз ей по зубам, датский кекс и расчувствовалась почти до слез:

– А меня пугали: еще пустишь, мол, Федоровна, какого-нибудь жуткого типа…

Жуткий тип, сидевший по другую сторону стола, согласно кивнул и заверил старушку, что хороших людей на свете все-таки значительно больше, чем плохих. Против этого не возражал даже кот. Он прыгнул Алексею на колени и замурлыкал, напрашиваясь на ласку.

5

Саруханов

не запирается, он молчит. И молчит потому, что боится. Это мысль появилась у Меркулова сразу после звонка Турецкого, а когда он познакомился с делом поближе и узнал о внезапной смерти Шевченко, переросла в уверенность. И тот, кого боится Саруханов, – это не какая-то мелкая рыбешка.

Константин Дмитриевич листал дело Саруханова. Показания Гали Крутиковой, соседей, которые говорили о его знакомстве с Карапетяном и о том, что как раз в тот вечер, когда Карапетян подорвался в машине, между ними произошла громкая ссора. Далее шли протоколы допросов самого Саруханова, которые при всей их многочисленности поражали своим однообразием. Саруханов ни в чем не признавался и на вопросы отвечать отказывался.

Все больше и больше Меркулов склонялся к мысли, что идея Саши Турецкого относительно связи дела Саруханова с цепью убийств банкиров не просто не лишена оснований, а совершенно правильна. Но подтвердить это мог один Саруханов.

Теперь, когда Шевченко убрали, не стало ни одного свидетеля. Того, что Карапетяна убил не Саруханов. Против него же очень много косвенных улик, так много, что их может хватить и для суда.

Надо заставить его говорить, но как?

– Гражданин начальник, – в двери возник контролер Керим Керимов, – вчера длинный армяшка кричит, на допрос ходить просит.

«Неужели заговорит?» – подумал Меркулов и сказал:

– Веди сюда.

Глава шестая ДЯДЮ ПОРА ВЫПУСКАТЬ

1

Когда через несколько минут Саруханов оказался в следственном кабинете, он увидел, что вместо Шведова в кабинете сидит другой человек – с усталым, умным лицом, совершенно непохожий на ходячее представление о «менте».

– Государственный советник юстиции третьего класса Меркулов Константин Дмитриевич, – представился тот. – Садитесь, Сергей Тотосович.

Саруханов сел.

– Я прочел протоколы ваших допросов, – сообщил Меркулов.

– Там ничего нет, – сказал Саруханов. – И хотите знать почему? Потому что ваш этот, с позволения сказать, следователь и не хотел ничего от меня услышать. Даже если бы я ему все сказал, он сделал бы так, чтобы этих данных не было. Потому что он с ними заодно.

– С кем «с ними»? – тихо спросил Меркулов.

– С ними, – повторил Саруханов, – с теми, кто хочет меня убрать. Стоит мне сказать одно лишнее слово – и я труп. Я это прекрасно знаю. Но мне уже надоело бояться.

Надоело! – последнее слово Саруханов почти выкрикнул.

– Понимаю, – кивнул головой Меркулов, – и даже очень хорошо.

– Верю, что понимаете. – Саруханов опустил голову. – И все-таки трудно сделать первый шаг.

– Но здесь с вами ничего не случится, – сказал Меркулов, хотя сам не был уверен в своих словах.

– Вы серьезно? – Саруханов поднял на него глаза. – А я думал, вы профессионал.

– Но, по крайней мере, мы постараемся обеспечить вашу безопасность, – сказал Меркулов, тяжело вздыхая. Он не хуже Саруханова знал, что для определенных сил стены Бутырской тюрьмы не преграда.

– Но мне надоело, понимаете! – Саруханов снова заговорил громко, почти истерически, и на миг Меркулов испугался, что у него начнется настоящий припадок. – Лучше смерть, чем такое существование! Эта вонючая камера, этот тюфяк, эти стены, какое-то убожество! Убожество – это то, что я всю жизнь ненавидел.

Меркулов вспомнил, что в отчете об обыске на квартире Саруханова числились ванна «джакузи», маленькая портативная сауна, тренажеры. Очевидно, этот человек тщательно следил за своим телом и его физическим состоянием. Для такого пребывание в тюремной камере – пытка вдвойне.

– Вы не сможете меня защитить, – продолжал Саруханов, немного успокоившись. – Они сильнее. Вам неприятно это слышать? – спросил он Меркулова. – Или вы всерьез считаете, что наша доблестная милиция вместе с прокуратурой еще держат какой-то контроль в стране? Откройте глаза, гражданин следователь!

Этого Саруханов мог и не говорить. Меркулов прекрасно знал ситуацию в стране, как и то, что, пожалуй, никогда на его памяти милиция и прокуратура не были столь слабыми.

– Понимаете, что я хочу сказать? – Саруханов снова переходил в истерический тон.

– Вы курите? – спросил Меркулов. – Или, может быть, выпьете воды?

– Ничего я не хочу, – ответил Саруханов. – А впрочем, давайте.

Он взял протянутую Меркуловым сигарету, сделал затяжку и сразу же закашлялся.

– Я в общем-то не курю, – объяснил он. – Но это как-то успокаивает.

Меркулов терпеливо ждал, когда Саруханов заговорит снова. Он понимал, что этот человек дошел до последней степени отчаяния, когда ему все стало безразличным. Страх, неудобства тюрьмы, обвинение в убийстве, которого, как все больше верил Меркулов, он не совершал, – это может сломить многих.

– В общем, так, – сказал наконец Саруханов, – мне еще есть что терять. – Он поднял на Меркулова свои умные темные глаза. – Я боюсь насилия.

Меркулов молчал, ожидая продолжения.

– Наверно, это покажется вам малодушием, – сказал Саруханов, – но мне не все равно, КАК именно умирать. Я бы предпочел эвтаназию, если вы понимаете, что это значит. А вы, скорее всего, понимаете, вы похожи на образованного человека.

Меркулов усмехнулся. Не часто приходилось слышать комплименты от допрашиваемых.