Шрифт:
Прежде мне не приходилось иметь дела с живыми читателями. Я не получал ни писем с признаниями в любви (разумеется, читательской), ни писем с угрозами расправиться со мной, если я не перестану сидеть за компьютером. Единственный человек, с кем я вел постоянную переписку, это мой издатель Рик Кандель. Переписка эта заключалась в том, что он сообщал: «Песах, ты еще не осветил год две тысячи двадцать третий», а я отвечал: «завтра же освещу, вот только фонарь найду».
Поэтому вчера, открыв на звонок дверь и обнаружив мужчину средних лет
— Извини, я ничего не покупаю.
— А я ничего не продаю, — отпарировал мужчина и вошел в салон. Он прошел к журнальному столику, положил на него дипломат, щелкнул замками и извлек на свет не очень толстый томик. Насколько я мог понять, заголовок был на латыни.
— Мое имя Соломон Штарк, — сказал незванный гость, усаживаясь на диван и глядя на меня снизу вверх. По-видимому, он не был знаком с основами психологии поведения, либо эта неудобная для диалога поза казалась ему вполне естественной.
— Я сенситив и прогностик, — продолжал он, а я, между тем, думал, как можно избавиться от человека, без причины нарушившего домашний покой. — И я читатель твоей «Истории Израиля».
— Очень приятно, — пробормотал я.
— Приятного мало, — отрезал господин Штарк. — Дело в том, что история развивается вовсе не так, как должна.
— Согласен, — сказал я, — иметь под боком такое сокровище как президент Раджаби…
— При чем здесь этот палестинский выскочка? — возмутился господин Штарк. — Я имею в виду Магистра.
Мне-таки пришлось опуститься на диван рядом с господином Штарком, потому что он раскрыл книгу и ткнул пальцем в некий стихотворный текст, а зрение мое вовсе не таково, чтобы читать мелкие буквы на расстоянии полутора метров. Книга оказалась двуязычным изданием Нострадамуса: на одной странице шел латинский текст, а на соседней — его русский перевод. Катрен, на который показывал незванный гость, гласил:
«Союзник Генриха — кудрявый король побеждает арабов.
Черноволосый, с помощью гениальных изобретений Он победит жестоких и гордых людей:
Великий Генрих поведет пленных под знаменем полумесяца.»
— Катрен семьдесят девятый, — сказал господин Штарк. — Пророчество Магистра на год две тысячи двадцатый. Великий Генрих должен был взойти на французский престол в конце двадцатого века. Кудрявый король — это испанский монарх. Жестокие и гордые арабы должны быть к сегодняшнему дню уже побеждены и повержены во прах. И единственной свободной страной в восточном Средиземноморье остается Израиль. Так сказал Магистр.
— Но так не получилось, — возразил я. — Арабы все еще в силе, палестинцы хотят за столом переговоров оттяпать Яффо, а пресловутый Генрих вовсе не родился, и Франция все еще республика. Знаешь, я согласен, что у Нострадамуса были верные предсказания, вот ведь и распад Советского Союза он в двух словах изобразил… Но пророки всегда отличались туманным стилем.
— Это отговорка неучей, — отрезал господин
— Спасибо за комплимент, — буркнул я, соображая, как бы выпроводить посетителя без вреда для здоровья и мебели.
— Все, что предсказал Магистр до рождения Генриха, сбылось. И Французская революция, и век пара, и марксизм с ленинизмом, и образование коммунистического государства, и его распад через семьдесят четыре года, и рождение Израиля, и мировые войны, Гитлер и Мао, я уж не говорю о Сталине… Генрих просто не мог не родиться, он не мог не возглавить Францию в 1999 году.
— Не повезло, — сказал я. — Его потенциальная мать вышла замуж за другого. Ты же знаешь француженок, они такие ветреные, да и Нострадамуса не читают…
— Нечего иронизировать, — печально сказал господин Штарк. — Вся история идет наперекосяк, а историку Песаху Амнуэлю на это плевать.
— Историк описывает то, что произошло на самом деле, а не то, что могло бы произойти, если бы сбылось чье-то пророчество.
— Все, о чем писал Магистр, произошло на самом деле, — сказал господин Штарк.
— Возможно, — сказал я, — но не в нашем мире.
И лишь произнеся эти слова, я понял, чего добивался посетитель.
— Так, — сказал я, взяв в руки книгу катренов и перечитывая тот, что был отмечен желтой полосой, — ты хочешь сказать, что примерно в тысяча девятьсот семидесятом году произошло событие, которое сместило нашу историю на альтернативную мировую линию. Ведь именно в семидесятом должен был родиться Генрих, верно?
— Ну вот, — удовлетворенно сказал господин Штарк, — ты, наконец, понял. Он произнес это таким тоном, будто был убежден, что средний историк в состоянии понять только азбучные истины.
— А что такого произошло в семидесятом? — задумчиво сказал я, перебирая в памяти события того времени. — Ранние годы застоя в СССР. США увязли во Вьетнаме. Франция переживает период политической нестабильности. В Германии… Но Германия нас ведь не интересует…
— Франция, — сказал господин Штарк. — И узнать это можно только одним способом.
— Ну да, — кивнул я, — воспользоваться Смесителем истории. Но, господин Штарк, почему ты пришел ко мне? Смесители продаются во всех салонах фирмы «А-зман а-зе», и если ты еще не приобрел эту штуку…
— Приобрел, — сказал господин Штарк, — и я не настолько туп, чтобы не воспользоваться Смесителем и не узнать истину. Разумеется, я был в том времени. В семьдесят втором, а не в семидесятом, если на то пошло. Трагическая случайность. Даже Магистр мог этого не учесть. В июне семьдесят второго на авиасалоне в Бурже произошла катастрофа — советский Ту-144 потерял управление и врезался в дом. Погиб экипаж, там был даже замминистра. Об этом писали. А о том, что в разрушенном доме погибла молодая женщина по имени Жаннетт Плассон, не писал никто.