Оскар и Розовая Дама и другие истории (сборник)
Шрифт:
Когда через семь месяцев я вновь ступил на китайскую землю, меня, словно какая-то местная аллергия, охватила потребность растить детей. Я был вне себя. Почему? Почему здесь? Если Китай так будоражит мои отеческие чувства, связано ли это с тем, что бурлящая вокруг толпа заражает меня стремлением добавить еще одну жизнь к прочим жизням, или, наоборот, суровое ограничение рождаемости заставляет задуматься о собственном потомстве? Я принялся перечитывать в телефоне сообщения от Ирэн, которая короткими фразами держала меня в курсе своей беременности.
Шофер машины, везущей меня в «Гранд-отель» в Юнхаи, включил радио. В сводке новостей какой-то представитель правительства выразил удовлетворение тем, что благодаря закону о единственном ребенке не родилось 400 миллионов китайцев. Это замечание ошеломило меня: как можно радоваться 400 миллионам фантомов? То есть 400 миллионам отсутствующих… Почему предпочтительнее вкладывать в небытие, а не в существование? Среди этих толп не появившихся на свет китайцев, разумеется, были интеллектуалы, замечательные личности, востребованные, отважные люди, а может быть, новый Моцарт, следующий Эйнштейн, будущий Пастер, те, чей гений преобразовал бы все человечество… Нет, здесь, за исключением госпожи Минг, это никого не шокировало: опасаясь перенаселения и его следствия, голода, правительство, члены комитета по планированию семьи ликовали, что этого не произошло… 400 миллионов раз ничего не произошло…
Оказавшись в своем номере, я не сразу бросился к госпоже Минг.
Но думал я только о ней… Мне хотелось, чтобы она поговорила со мной, поведала мне о жизненных перипетиях своих отпрысков, которых она якобы воспитала. Сквозь кружево ее воображения я различал тоску по детям, жажду что-то кому-то передать, стремление любить… Быть может, это были и мои чувства?
– Что за идиотская мысль? Чего тянуть?..
После того как я принял решение не спешить, прошло всего пять минут, а я уже предстал перед госпожой Минг.
Нас охватила живая, искренняя, могучая радость, которая удивила обоих. Пользуясь тем, что в этот час посетители туалета были редки, мы жадно предались болтовне, старательно обходя опасные углы: она не упомянула Флёр и Тьери, я делал вид, что не знаю, что она сочиняет.
Несмотря на все предосторожности, тема семьи быстро возникла в нашем разговоре. Хотя китаец не станет говорить о политике с незнакомым, а тем более с иностранцем, стоило мне упомянуть речь представителя правительства о снижении рождаемости, она взорвалась:
– В Китае родительские обязанности сведены к воспитанию одного ребенка, но это не улучшает ни родителей, ни детей. Появились миллионы папаш и мамаш, тревожно и истерично в вечном напряжении семенящих за сынком, который чувствует себя императором. Наша страна становится фабрикой по производству эгоистов и обслуживающих их невротиков.
– Как вы думаете, кто в семье менее защищен?
– Разумеется, женщина.
– Почему? Мне кажется, должно быть одинаково…
– О, я знаю: для деторождения мужчина и женщина совершают усилие, соответствующее принципу разделения труда.
– Разве что мужчина пользуется женщиной. Он наслаждается, а потом, когда она беременеет, уходит.
– Это так кажется, господин. Материнство реально только для женщин. Наслаждение, которое длится долго.
Она почесала голову и продолжила:
– От этого закона о единственном ребенке есть одна польза: в семье нет любимчика. У родителей нет выбора. Так что больше ни один ребенок не подумает, что его любят меньше, чем его брата или сестру. Меньше страданий. Меньше лишних людей.
– Вы это испытали?
– Рю и Жу! Сыновья родились у меня с разницей в два года. Золотые дети, обладающие необыкновенными способностями. О, я говорю об этом с гордостью, но без тщеславия, господин… Хотя они и вышли из моего чрева, не я разыграла в кости их достоинства; тут приложила руку Удача. Какие результаты! Рю проявлял чудеса памяти, Жу – чудеса сообразительности. Рю помнил все: названия, иероглифы, даты, истории, а когда научился читать – знал наизусть все книги, которые читал в несметных количествах. Он усваивал груду информации и никогда не пресыщался. Его память не уподоблялась рту, который все заглатывает, она обладала также голодным желудком. Ему была необходима обязательная порция, иначе он поглощал все подряд: инструкции, расписания поездов на территории Китая и тысячи пересадочных пунктов, ежедневные сводки погоды из старых календарей за десять лет, да еще, благодаря оставшимся от моей бабушки журналам, программы шанхайских мюзик-холлов двадцатых годов прошлого века. Сначала мой муж снабжал его словарями, которые брал на работе – он был служащий, – или партийными брошюрами; он бросал ему их, как кость собаке, просто чтобы отвлечь. Однако, когда наш малыш, найдя в помойке учебник английского языка, принялся болтать по-американски, мы решили всерьез заняться его образованием. В течение нескольких лет Рю овладел исчерпывающими знаниями местных диалектов: юэ, гань, хакка, сян, минь, а заодно чешским, венгерским, русским, болгарским, албанским языками, а когда создали школьную библиотеку, еще и устойчивыми выражениями дружественных коммунистических держав. Однако мы, хоть и были потрясены, не обольщались. Во-первых, потому, что Рю обладал только книжным представлением об этих языках, которых он никогда не слышал, – это мы осознали при виде помирающего со смеху при каждом слове Рю венгра. Во-вторых, потому, что Рю не высказывал никаких выдающихся мыслей, как если бы память заменила ему разум. Конечно, он мог разговаривать на шести или семи языках. Но что он говорил? Его речь хромала. Ничего особенного не возникло в его набитой словарями голове: ни новых образов, ни собственной точки зрения, ни острой реакции. Полный ноль. Калека, взгромоздившийся на самый скоростной велосипед в мире. Зато Жу, его младший брат, проявлял стремительную сообразительность. Нет, говорить он начал поздно; зато сразу полными фразами, да еще какими! В трехлетнем возрасте он так объяснил, почему уклоняется от игр со своими братьями и сестрами: «Не усердствуй в уединении, не усердствуй в общении, золотая середина – вот в чем мудрость». Через некоторое время, когда я поинтересовалась, почему он гладит картошку, когда я его просила почистить ее, он воскликнул: «Тот, кто двигает горы, начинает с того, что поднимает мелкие камни». Как-то отец отругал его за какую-то шалость, так он, вместо того чтобы набычиться, как братья, или расплакаться, как сестры, оставался безмятежным. Когда муж, выдохшись, поинтересовался причиной такого поведения, он улыбнулся: «При сильном ветре трава всегда гнется». Вначале его ответ ошеломил нас. Впрочем, вскоре мы догадались, что он использует свою прозорливость только из лени и глумления. Он выдавал эти сентенции, только чтобы скрыть, что он ничего не делает, ничему не учится и смеется над другими. Главной его мишенью был Рю. Жу ухмылялся, когда тот демонстрировал свое новое достижение. Как-то утром, когда я возмущалась, что он презирает дарования брата, Жу пробурчал: «Слушать или читать, не размышляя, – пустое занятие». Рю разрыдался: «Ты злой!» Жу пожал плечами и возразил: «Можно сделать вид, что у тебя есть чувства, но нельзя изобразить наличие мыслей». Я одернула его: «Твой брат не жалеет усилий, а ты проспал свои способности. Он перегонит тебя, потому что он жаден до учебы и тянется к знанию». – «Ну да, – отвечал наглец, – Рю, видно, проехал свою остановку». Я отчитала его и предложила, если он считает себя лучше брата, помочь ему. «Ладно», – согласился Жу. И что же он затеял? Результат нас удивил. Через несколько дней Рю начал выдавать разумные, прозорливые, соответствующие ситуации суждения. Наши десять детей обсуждали свое профессиональное будущее, как вдруг Рю неожиданно произнес: «Выбирайте работу, которая вас увлекает, и вам не придется трудиться ни одного дня в своей жизни». На другой день, когда мой муж рассказал, что начальник на работе изводит его своими нападками, хотя он выполняет свои обязанности и помогает коллегам, Рю провозгласил: «Возвышенный человек требует только с самого себя; человек пошлый и недостойный требует все с других». Польщенный, отец поблагодарил Рю за его мысль, а Жу – за то, что он развил в брате остроту ума. Дальше – больше. Как-то, когда мы обсуждали, чем отличается вкус личи от кумквата, Рю заметил: «Бедняку трудно не испытывать никакой злобы; богатому легко не кичиться этим». Подобные несуразности случались редко, и Рю выглядел столь уверенным в себе, что мы решили, что чего-то не поняли. Короче говоря, его остроты так поразили нас, что мы не подумали похвалить Жу. Так что, вероятно, он стал менее предусмотрительным и подтолкнул нас к разгадке остроумия Рю. Жу приказал Рю выучить наизусть «Беседы» Конфуция, пронумеровав его максимы. Пока мы болтали, Жу шептал брату номер, и тот через секунду выдавал блистательную сентенцию. Рю со своей феноменальной памятью никогда не ошибался, зато Жу, будучи дилетантом, давал сбой, путал 83 и 135, отсюда этот абсурдный афоризм. В то же время Жу был столь изворотлив, что я подозревала, будто он путает специально, чтобы иметь возможность порадоваться высказанным братом глупостям… Так возникла чудовищная дилемма.
– Вы о чем?
– Оба наших мальчика обладали незаурядными способностями: нужно было решить, кого из них продвигать, отправив в столичную элитную школу. У нас не было денег, к тому же у родственника, готового приютить нас в Пекине, была всего одна небольшая комната.
– И что тогда?
– Я позвала обоих сыновей и сказала им: «Учиться, не думая, бесполезно; думать, не учась, опасно. Ни один из вас не преуспеет, если не исправится. Так что я не стану выбирать – вы будете по очереди жить у дяди, месяц здесь, месяц в Пекине». И представьте, сработало! Трудности стимулировали их. Или горечь… Потому что они были одарены; возвращаясь в Пекин, они возмещали пропущенные недели, дома Жу учился, а Рю размышлял.
– Золотая середина победила.
– Точно. Моя старшая, Тинг Тинг, уверяла, что…
Директор «Гранд-отеля» увлек меня за собой, чтобы поприветствовать и выразить свое почтение, даже не догадываясь, что прервал задушевный разговор, который я бы предпочел продолжить.
Назавтра я возобновил свои переговоры с «Перл-Ривер пластик продакшн». Мы с партнерами обменялись подарками. В нашей компании появился новенький, Джин, худой и лохматый. Он протянул мне «Беседы» Конфуция на французском языке, его внимание тронуло меня. Не сочтя нужным сообщить ему, что накануне этот труд упоминала госпожа Минг, я стал перелистывать книгу.
Во время переговоров я тщетно подстерегал момент, когда уместно будет прервать их; увы, на сей раз я встретился со своей приятельницей только во время перерыва и показал ей собственный экземпляр Конфуция.
– Как, вы прежде его не читали?
Для нее не знать Конфуция было так же нелепо, как никогда не есть риса.
– Нет, мне стыдно. Нынче же вечером исправлюсь.
Она простила меня:
– Тот, кто каждый день не двигается вперед, каждый день отступает назад.
Подсчитав, что она уже рассказала мне о семерых своих детях, я горел желанием услышать жизнеописания, состряпанные ею для оставшихся троих.