Оскар Уайльд и смерть при свечах
Шрифт:
— Дети это наша радость, — сказал Оскар. — Моим сыновьям три и четыре, и их ждет прекрасное будущее. Но я ужасно за них беспокоюсь.
— Я вас понимаю, — мягко проговорил Артур. — У меня тоже была младшая сестра, которая умерла.
— Я не знал, — огорчился Оскар.
— Откуда вы могли знать? — попытался успокоить его Дойл.
— Мне даже не пришло в голову спросить. Это было эгоистично с моей стороны. Прошу вас, простите меня, друг мой. Вы ведь позволите мне называть вас другом, несмотря на то, что мы так мало знакомы?
— Для меня честь быть вашим другом, Оскар, — ответил
Когда я узнал Артура лучше, я заметил, что всякий раз, когда он говорил о чем-то личном или о вещах, которые его глубоко трогали, эдинбургский акцент, в обычных ситуациях почти незаметный, становился очень сильным.
— В определенном смысле любовь — это прекрасно, — сказал Оскар, — но для меня дружба значит гораздо больше. В мире нет более благородного и неповторимого чувства, чем истинная дружба. Мы станем с вами настоящими друзьями, Артур?
— Надеюсь, — ответил Дойл и, как будто для того, чтобы закрепить дружественный пакт, повернулся к Оскару и энергично пожал ему руку.
Если Оскар и поморщился — что меня не удивило бы, поскольку у Дойла были очень сильные руки, — то он сделал это незаметно. Они радостно улыбнулись друг другу, повернулись ко мне, и мы дружно рассмеялись. Напряжение исчезло.
— «…и гоню тень горестную прочь; чтоб мне помочь, гремит веселым эхом водопад…» — начал я, но прервался и смущенно попытался объяснить, что это значит. — Мой прадед…
— Я знаю, — сказал Конан Дойл. — Мы учили эту поэму в школе.
— В Австрии? — вскричал Оскар.
— Нет, Оскар! В Стонихерсте. Это мое любимое английское стихотворение, в нем одни из самых красивых строк в нашем языке:
Тебе спасибо, сердце человечье, За тот цветок, что ветер вдаль унес, За всё, что в строки не могу облечь я, За то, что дальше слов и глубже слез. [18]18
Вордсворт У.«Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства: Ода»/ Пер. Г. Кружкова.
— Если бы мне довелось прожить еще одну жизнь, — сказал Оскар, — я бы хотел быть цветком — у них нет души, зато какие они красивые.
— И каким цветком вы бы хотели быть, Оскар? — спросил я.
— О, Роберт, за мои грехи я бы родился красной геранью!
Когда мы снова рассмеялись, Дойл выглянул в окно и увидел вдалеке ступеньки вокзала Ватерлоо.
— Оскар, могу я вас кое о чем спросить? — вдруг став серьезным, проговорил он.
— Спрашивайте, о чем пожелаете.
— И про дом номер двадцать три по Каули-стрит?
— Про все, что пожелаете. — Оскар уже снова успокоился.
— Кому принадлежит дом?
— Тот, что на Каули-стрит? Понятия не имею, — небрежно ответил Оскар.
— Но вы снимали там комнаты?
Конан Дойл начал задавать вопросы мягко, так доброжелательный семейный доктор расспрашивает
— Да, время от времени я снимал там комнаты, но не слишком часто, — ответил Оскар.
— Однако вам неизвестно, кто является владельцем дома?
— Ни в малейшей степени. Мне предложили комнаты в нем О’Доннован и Браун, чья контора находится на Ладгейт-Серкус.
— Они выступают в роли агентов?
— Совершенно верно. Если снять дом целиком, это стоит четыре фунта в месяц, кажется, так, гинея за неделю и четыре шиллинга per diem, [19] с полным обслуживанием. Вы подумываете о том, чтобы открыть практику в Лондоне, доктор?
19
Per diem (.пат.) — в день.
Конан Дойл не отреагировал на шутку Оскара.
— С полным обслуживанием? — нахмурившись, переспросил он.
— Да, — сказал Оскар. — В доме, как правило, всегда есть добрая душа, вроде миссис О’Киф, которая следит за удобствами постояльцев.
— Я не понимаю, Оскар. У вас большой дом с кучей комнат на Тайт-стрит. Зачем вам еще один в Вестминстере, особенно за четыре шиллинга в день?
— Помещения на Каули-стрит можно снимать на половину дня, Артур. О’Доннован и Браун изо всех сил стараются идти навстречу своим клиентам. Если я не ошибаюсь, один доктор за полкроны арендует дом утром по понедельникам. Я его ни разу не видел, но мне говорили, что, как правило, его посещают молодые женщины. И, насколько я понимаю, репутация у него не так чтоб очень блестящая.
— Оскар, вы не ответили на мой вопрос, — не унимался Конан Дойл.
— Тут нет никаких тайн, Артур, — проговорил Оскар без обиды. — Время от времени, когда у меня появляются ученики, которым я даю уроки, или мне нужно место, чтобы писать мои произведения, на пару дней я снимаю комнату на Каули-стрит. Все очень просто. На Тайт-стрит у меня жена, дети и слуги — а еще докучливые знакомые и наглые торговцы, которые приходят в любое удобное для них время, вне зависимости от того, приглашали их или нет. Только в полном одиночестве, когда никто и ничто не мешает, можно спокойно работать. Я знаю, что докторам необходимо, чтобы в их приемных толпился народ; поэты же нуждаются в тишине. Поэзия, как учил нас предок Роберта, есть чувство, осознанное в безмятежном спокойствии. На Тайт-стрит безмятежное спокойствие невозможно.
Кэб остановился около вокзала, но Конан Дойл еще не покончил со своими вопросами.
— Комнаты на Каули-стрит обычно снимают писатели? — спросил он.
— Писатели и музыканты. И еще художники. На самом деле все, кто угодно. Однажды я встретил там священника, викария. Он писал серию проповедей на тему семи смертных грехов и скорби, если не ошибаюсь. Иногда в доме снимают комнаты члены Парламента. Они приходят туда поиграть в карты с художниками и их натурщиками.
— Вы познакомились с Билли Вудом на Каули-стрит?