Оскар Уайльд
Шрифт:
По возвращении из Парижа в конце июня Уайльд вновь отправляется читать лекции, но на этот раз расстаются молодожены ненадолго. На дублинскую лекцию «Красивый дом» слушателей пришло маловато: соотношение цены и качества, как видно, оказалось не в пользу лектора и устроителей, и стало ясно, что «лекционный период» в жизни Уайльда близок к завершению, отчего, впрочем, отношения Оскара и Констанс только выиграли. И тут тема «красивого дома» получает иное, реальное воплощение. Молодым, до того жившим по чужим домам и квартирам, подвернулось собственное жилье, да еще какое! Давно хворавший Джон Хорейшо благополучно — и очень вовремя — скончался, и в январе 1885 года Уайльды въехали в его четырехэтажный дом на Тайт-стрит, в двух шагах от «братьев-эстетов» Фрэнка Майлза и Джеймса Уистлера. Сильно устаревшая обстановка особняка Уайльда, придерживавшегося прогрессивных взглядов, устроить никак не могла, а то, что не устраивало мистера Уайльда, не устраивало и миссис Уайльд. Предстояло создать «красивый дом», на этот раз не на бумаге, а в жизни, и Уайльды взялись за дело — сообща и с завидным энтузиазмом. Гнездышко было свито за какие-нибудь полгода и поразило воображение
Всё, одним словом, шло «по плану»; предусматривал план и череду приемов, «разогревавших» — если буквально перевести с английского — новый дом. На новоселье присутствовал весь лондонский культурный бомонд. Поэтический цех представляли Роберт Браунинг и Алджернон Чарлз Суинберн, прозаический — Джордж Мередит, театр — Генри Ирвинг, Эллен Терри, сэр Бирбом Три и конечно же Лилли Лэнгтри, изобразительное искусство — Рёскин, Бёрн-Джонс, Уистлер и еще один небезызвестный «европейский американец» — Джон Сингер Сарджент. Дело теперь было за потомством — какая счастливая семья без детей? И потомство не заставило себя ждать: летом 1885 года у Уайльдов рождается первый сын, любимчик родителей Сирил, а спустя полтора года — второй, Вивиан.
Все атрибуты счастливого брака были теперь налицо. Вот только пылкая любовь Оскара к Констанс, еще совсем недавно «изящной маленькой Артемиде с глазами-фиалками, копною вьющихся каштановых волос», после рождения второго сына пошла, увы, на убыль. Во всяком случае, теперь любящего мужа часто и подолгу не бывает дома. Еще совсем недавно Уайльд писал: «Без тебя я не живу», теперь же рассуждает: «Для сохранения в семье здоровых отношений хозяина дома не должно быть ни видно, ни слышно». Когда же супруга принимает гостей, супруг либо отсутствует вовсе, либо приходит к десерту. И, возможно, не без задней мысли — есть, мол, у меня дела и поважнее. Мягко ступая, не торопясь, статный, высокий, раздобревший хозяин дома пересекает гостиную, облокачивается на каминную полку из белого мрамора, смотрит, как на журфиксах маменьки, со скучающим видом поверх гостей. Тонкая, язвительная улыбка, надменный изгиб полных, чувственных губ, в откинутой руке дымящаяся сигарета, сиреневая сорочка, светло-фиолетовый галстук. Еще мгновение, и он заговорит; его монолог перенасыщен неожиданными, броскими сравнениями, тонкой иронией, неиссякаемым острословием. Да, точно таким же он представал в литературном салоне своей матери; падкая до сенсаций светская молодежь заполняла гостиную Сперанцы, если на приглашениях значилось: «Ожидается мистер Оскар Уайльд». Точно так же будет выходить на сцену после окончания спектакля по его пьесе: занавес опустился, а баловень судьбы стоит на авансцене с сигаретой в зубах и терпеливо ждет, когда стихнут аплодисменты. Образ давно выстроен, все продумано до мелочей — каждый жест, каждый поворот головы, каждая, самая неприметная деталь туалета. Творит себе легенду — вот только Констанс в этой легенде с каждым годом, каждым месяцем занимает все меньше места.
Вместе с тем скандалов в семье не бывает, «здоровые отношения» превыше всего — выяснять отношения на Тайт-стрит не принято; в этом смысле между супругами, вопреки афоризму Уайльда, царило полное «взаимопонимание». Констанс любит Уайльда ничуть не меньше, чем в первый день после свадьбы, называет его в письмах «мой герой», «мой бог», не устает повторять общим знакомым, что его не стоит. И ведет себя в высшей степени достойно, не попрекает мужа за то, что тот не уделяет ей внимания, не опускается до разговоров о деньгах, хотя тема эта остается весьма актуальной. Верно, Констанс получила от деда немалое наследство, Уайльды не бедствуют, но муж, как и прежде, деньги тратит легко, делает долги, любит шутить, что тех, кто долг возвращает, скоро забывают.
Уайльду же с женой стало скучно, он вообще — будь то книги, спектакли, картины или люди — быстро загорался и так же быстро остывал. Когда же он «остыл» к жене? Если верить Фрэнку Харрису (а верить ему можно далеко не всегда), Уайльд разлюбил Констанс, еще когда та, забеременев в первый раз, подурнела. «Когда я женился, — признавался будто бы Уайльд другу, — моя жена была красивой девушкой, белой и изящной, словно лилия, с пляшущими глазами и веселым, заразительным смехом, звучащим, как музыка. Примерно через год все ее изящество куда-то подевалось; она подурнела, стала грузной, бесформенной». «Эти женщины растолстели, стали скучны и несносны» [29] , — вторит автору один из главных героев «Портрета Дориана Грея» лорд Генри Уоттон: его опыт общения с представительницами слабого пола мало чем отличается от опыта Уайльда. При этом Уайльд оставался с Констанс ласков, вежлив, предупредителен, исправно посвящал ей свои сочинения — второй сборник сказок «Гранатовый домик», к примеру. Со стороны охлаждения между супругами заметно не было. Констанс вела себя, как и прежде, — на людях, во всяком случае. Уайльд же, если верить
29
Здесь и далее роман О. Уайльда «Портрет Дориана Грея» цитируется в переводе М. Абкиной.
У Констанс был, пожалуй, лишь один, правда, серьезный недостаток: у нее отсутствовало чувство юмора. В сочетании с некоторым переизбытком добропорядочности и несколько нарочитой религиозностью недостаток этот становился проблемой — тем более по контрасту с язвительностью и цинизмом (пусть и напускным) мужа. Приятель Уайльда, поэт-декадент Ричард Ле Гальенн, вспоминает, как за обеденным столом в доме Уайльдов зашла как-то речь о миссионерах, и Констанс, естественно, принялась с горячностью превозносить их веру и чувство долга.
«— Миссионеры, дорогая? — перебил ее Уайльд. — Неужели ты не понимаешь, что Господь послал миссионеров в пищу обездоленным, живущим впроголодь людоедам? Всякий раз, когда каннибал должен умереть от голода, Небеса в своей бесконечной милости посылают ему аппетитного, пухленького миссионера.
— О, Оскар! — вскричала Констанс с выражением нескрываемого ужаса на лице. — Ты что, серьезно?! Нет, ты шутишь!»
Очень точно определил отношение Уайльда к Констанс журналист и детский писатель Артур Рэнсом — он, как и Ле Гальенн, не раз бывал на Тайт-стрит. «Она из тех женщин, — заметил однажды Рэнсом, — имена которых мужья, вовсе не желая их обидеть, предваряют эпитетами „моя бедная дорогая…“».
В этой биографии слово «парадокс» встречается очень часто, быть может, слишком часто. Вот еще один. Уайльд равнодушен к подруге жизни, он, «ее профессор в искусстве любви», пренебрегает супружескими обязанностями — и при этом привязан к детям, уделяет им немало времени. Подолгу читает сыновьям, особенно когда они болеют: в детстве оба были хворыми, особенно младший. И не только читает, но и поет: состоит отцовский репертуар в основном из ирландских народных песен, их некогда напевал ему сэр Уильям. Читает, в том числе и книжки собственного сочинения, поет, но не забывает и воспитывать — на свой манер, с неизменным юмором. Обклеивает стены детской напоминаниями о том, что утром и перед сном следует возносить молитвы Господу, не лениться и рано вставать. К последнему нравоучению имелась приписка: «Только не берите пример с вашего отца и, когда вырастите, хотя бы изредка садитесь завтракать не позже двух часов дня». А может, позабыв про нравоучения, с азартом подростка играть с детьми в шумные игры: этот одетый с иголочки, большой и нескладный денди часами ползал на четвереньках по детской и громогласно рычал, изображая медведя или льва. Когда же отец исчезнет из их жизни, братья долго будут ощущать эту утрату; доживший до старости младший сын, литератор и переводчик Вивиан (старший погибнет в Первую мировую войну), подробно напишет об этом в своих воспоминаниях.
Констанс же, «бедная дорогая» Констанс, словно оправдывая свое имя [30] , по-прежнему считает Оскара, как выразился лондонский таблоид, «центром своей вселенной», в холодности мужа ругает себя — чем-то, значит, не угодила, чего-то не поняла. Как тут вновь не вспомнить лорда Генри, поучавшего еще неопытного Дориана Грея: «Женщины никогда не замечают, что занавес опустился. Им непременно подавай шестой акт! Они желают продолжать спектакль, когда всякий интерес к нему пропал…» Шестого акта в мелодраме «Бедная дорогая Констанс» не будет, интерес Уайльда к «спектаклю» пропал, Констанс тем не менее в письмах брату и подругам заученно твердит, какже ей повезло в жизни и какони с Оскаром любят друг друга. Твердит так часто, что возникает некоторое подозрение: уж не начинает ли она сама в этом немного сомневаться?
30
Constance ( фр.) — постоянство, верность.
«Прошла любовь, явилась муза». В полном соответствии с этой пушкинской формулой, младшее поколение Уайльдов — как и старшее, лет за тридцать до них — компенсирует оскудевшую личную и семейную жизнь жизнью светской, общественной, творческой.
Препоручив сыновей няне, Констанс, с присущими ей пылом и упорством, из «домашней» жены преображается в деловую женщину, заводит светские и деловые связи.
Устраивает пышные приемы, которые называет «домашними посиделками» («at-homes»). Посиделки становятся популярными, а их хозяйка приобретает статус законодательницы мод, у нее берут многочисленные интервью, а в ноябре 1894 года популярный журнал «Сегодня», который, кстати сказать, возглавлял тогда Джером Клапка Джером, публикует большой материал о вкусах миссис Уайльд, ее доме, детях, пристрастиях под броским названием «Миссис Оскар Уайльд у себя дома». Хозяин же особняка на Тайт-стрит «посиделками», как мы уже писали, пренебрегает. Чего не скажешь о его старшем брате: на каких только приемах, раутах и вечерах не бывал в поисках богатой невесты Уилли — в это время театральный критик авторитетного журнала «Вэнити Фэр». И поиски увенчались успехом, увы, мимолетным: Констанс на одном из своих «эт-хоумс» свела его с богатой американкой, даром что мулаткой, вдовой крупного коммерсанта, оставившего жене неплохое наследство — несколько периодических изданий. Свадьба вскоре после знакомства состоялась, Оскар был приглашен, но демонстративно не явился, молодые отбыли за океан, но продлилось семейное счастье недолго: миссис Фрэнк Лесли была не из тех, кто терпит безделье и пьянство спутника жизни. Отправив Уилли восвояси без гроша за душой, она с американской чистосердечностью заявила репортерам: «От него не было толку ни днем ни ночью». Примечательно, что темнокожая миссис Лесли-Уайльд была старше Уилли почти на 20 лет…