Осколки тяжести
Шрифт:
И, улыбнувшись, добавил:
– Вы обязательно будете стоять у колыбели этой науки Не надо иронически кривить губы. Это не утешение, а вера в ваши возможности.
Павел, подняв голову, смотрел в лицо Доса Дина. И убедился: патриарх современной науки верит в него.
– Но я говорил о подвиге. Я долго мечтав совершить то, что сделали вы... Или что повторит Эвг Гью. Вы еще не знаете его. Это начальник четвертой звездной экспедиции. Люди вашего века отмечены особой судьбой. На их долю выпало счастье перрыми вырвать у природы могучие тайны атомного ядра. А вашими согражданами, Павел Зарецкий, совершен
– Дос Дин остановился, стараясь точнее выразить то, что думает.
– В каждом подвиге бесконечно велика любовь к людям. У вас за плечами большой путь. А отдаете ли вы себе отчет в том, что вам предстоит? Нет! Не просто найти место в этом мире! Надо почувствовать, что он ваш воздух, а прошлое - далеко. Вашу судьбу повторит Эвг Гью. И все, кто устремится туда...
– Дос Дин протянул руку, указывая в яркую ширь неба.
– Горечь утрат всегда будет на их пути. И все-таки они рвутся судьбе навстречу! Перед вами сложная жизнь: разочарования, поиск, трепет вдохновения... и опять страдания... Если бы я мог завидовать, как в юности, я позавидовал бы вам?
После встречи с Досом Дином Павла удивляло, что он думал не о новой термодинамике, которую прежде всего стремился познать, а о величии Человека.
Глухо урчит море. Павла неодолимо тянет этот бескрайний простор. Близкая гроза насытила воздух. Молнии царапали сумрак над набравшими силу волнами. Прибой шумел угрожающе.
Впервые Павел осознал трагедию давно ушедших поколений: смерть в расцвете жизни, когда человек еще стремится вперед, а немощь его толкает под уклон.
Павел поднялся на скалу у самого моря, черного, предштормового, и стоял в тумане холодных и соленых брызг.
В его время люди умирали, когда верилось: главный день твоей жизни еще впереди...
Хлынул дождь, холодный, но по-весеннему освещающий. Вода была кругом: и в воздухе и под ногами, к морю мчались пенистые ручьи.
Дома Павел переоделся. Долго стоял у окна. Над морем стороной проходили молнии. А свежесть осталась. Свежесть да тяжелые капли на ожившей листве.
На письменном столе раскрытая книга, которую перевела для него Леа. Ее написал очень пожилой человек.
"Сто пятьдесят лет жизни. Этот день отмечается особенно торжественно. С этого дня я начинаю свои записи.
Хорошо помню, когда праздновали мое пятидесятилетие. Расцвет молодости, И произносили тосты за то, чтобы я вывел розы на Марсе. Это совершилось. А на Земле разросся мой любимый богуяр. Итог столетия - богуяр на Земле.
А люди шли все дальше и дальше. Осваивался Ганимед. И однажды я поймал себя на том, что не хочу лететь на Ганимед. И меня не трогает, что там распустится не мной посаженный первый цветок Что это? Начало конца?.. А Земля с каждым днем становится все краше и краше.
Когда годы ПОДХОДЯТ к первой сотне, уже знаешь: твой самый счастливый день наступит только на Земле. И уже не тянет в чужие миры...
И вот сто пятьдесят.
Грустно? Нет. Но понимаешь - твой самый главный день уже прошел, потому что все, что было, полно содержания!"
Павел читал отдельные отрывки
"Все вспоминаешь, вспоминаешь и вспоминаешь. Что радостнее всего? Детство? Юность? Мужество? Все! И пыльный Марс и ясная Земля..."
"Все больше и больше сливаешься с природой. Такая близость к природе бывает голько в детства лет в десять Когда каждую гравинку и каждую букашку воспринимаешь, как кусочек собственного "я". Трогаю прохладные лепестки богуяра - и это тоже я..."
Перед бурей всегда душно. В детстве эта духота не мешала спать. Но услышать ночную грозу - такая радость! И Леа умоляла маму разбудить ее, когда грянет гром. А сейчас... Где-то очень далеко мелькают молнии, грохота не слышно. Hо она не спиг... Вырваться бы в этот насыщенный смятением воздух и слушать его неверную тишину! Глухая, гулкая тишина... Отец не спит... И Павел, наверно, тоже: Судьба будет необычайной.. А почему? Почему она связывает свое будущее с Павлом?..
Леа потихоньку подкралась к двери. Так и есть. Отец на балконе.
"Что тебя тревожит, милый, родной папа? Когда. дети вырастают, каждый из них идет своей дорогой, каждый подчиняется велению собственного сердца. Меня уже не удержать".
Гроза придавила Землю, а разряда нет... Но там, в Крыму, наверно, хлещет сильнейший ливень... И кусты, и деревья расправляются в его влаге... В эту ночь Павел, конечно, не спит. О чем он думает в первую весеннюю грозу?
Теперь Леа сама искала встреч с Павлом. Искала и боялась их.
А он не шел. Или ему стыдно за мальчишеские выходки, за нечаянное ухаживание, за шутку, которая может стать очень жестокой?
И Павел часто думал о Лее. Однажды он даже поймал себя на том. что вслух разговаривает с ней...
Вычислительные машины обрабатывали результаты наблюдений экипажа космоплана "Вперед!". Павел каждый день получал сводки. И опять встало то, что тревожило его всю жизнь. Теория единого поля. До сих пор ее никто не создал. А сколько было сделано попыток, начиная с великого Эйнштейна! И были удачные попыгки.
Леа с отцом навестила Павла. Сначала пытались поймать его по телевидению. Но он молчал. Он никому не хотел отвечать. И дверь его дома оказалась закрытой.
Они долго звонили и вошли, так и не получив ответа.
Павел писал.
Павлий Зорь, взглянув на листы, торжественно произнес:
– Уравнение Ли Лонга.
Тогда Павел оглянулся и, слегка покраснев, поднялся из-за стола. Павлий Зорь, кивнув на груду бумаг, повторил:
– Вывод уравнения Ли Лонга.
– Какого Ли Лонга?
– не понял Павел.
Краска на его лице сменилась бледностью. И он заметил, как Леа осторожно дергает отца за рукав. И опять вспыхнул, с неприязнью подумал:
"Вот она, жалость... Готовы правду скрыть от меня!"
– Был такой ученый. Он жил двести лет тому назад. Пытался создать теорию единого поля. И долго, лет пятьдесят, наверно, его мысли казались самыми разумными...
– И увидел страшно изменившееся лицо Павла.
– Я не знаю никакого Ли Лонга.,. А это... это...
– Павел придавил ладонью разбросанные листы.
– Это мое...
– И сразу же овладел собой.
– Наивный же я человек!
– Даже улыбнулся.
– Железная логика! И никуда от нее не убежишь! Со ступеньки на ступеньку поднималось человеческое познание. Вы уже где-то бесконечно далеко, а я все еще бреду, спотыкаюсь по пройденным ступенькам.