Осколок

Иванов Юрий

Я зачем-то понюхал его. Тот слегка пах ванилью. Так пахнет освежитель воздуха в машинах – когда-то и я вешал такой такую вонючку на печку у себя в автомобиле, потом выкинул, а новую так и не купил.

Плащ смотрел на меня раскосыми глазами пуговичных прорех и ухмылялся беззубыми ртами карманов. «Ну, что? – говорил он – Тебе все понятно? Ты здесь лишний, ты явился не в то время и, вообще, кто ты такой? Тебя здесь не ждали, а незваный гость сам знаешь хуже кого».

Сердце буквально затряслось от ненависти к этому плащу, и кровь ударила в голову. Я вдруг как-то странно икнул, схватил одной рукой онемевшие губы, а другой рванул двери ванной.

Меня вдруг затошнило. Я открыл воду и долго пусто плевался в раковину. Голова ничего не соображала. Было совершенно ясно, что произошло что-то важное, но невозможно было понять что.

И ведь надо что-то делать, куда-то идти, орать, бить морды, хвататься за ножи… Надо, но как? Как делать это в своем доме, куда я так торопился, покупая билет последний билет перед самым отходом поезда? Как ломать все: этот красивый импортный кран, эту раковину, это любовно встроенное зеркало, полочку с зубными щетками и острым «жиллетом». А потом итальянские двери, огромную напольную собаку, вазу с цветами, старинное пианино…

Я взглянул в зеркало. Там был кто-то белый и овальный. Страшный, как червь. Я не знал, кто это и тихо заскулил от страха. Отражение провело рукой по лицу и приблизилось – старик со съехавшим вниз лицом, очень похожий на меня. Но это был не я.

– Господи, да что же это я? Пусть ничего не будет. Пусть все исчезнет, пусть придет сонная жена и скажет, что приехал наш зять Андрюха и спит в гостиной на диване. Пусть все будет как раньше!

Но, что-то словно гвоздь застряло в мозгу. Что-то хохотало издевательски – визгливым голосом. Виу-виу, хи-ха-ха!!! И я знал. Я точно знал, что никакой это не Андрюха. Это то, чего я боялся последнее время. Слишком уж все было хорошо.

Это конец. Конец маленькой налаженной жизни. Конец глупой вере в незыблемость дома, конец стабильности, скуке семейной жизни, конец пониманию. Больше никогда мне не будет известно, что жить надо так-то и так-то, что делать надо то-то и то-то. Больше никогда не будет хватать чугунного осознания, что жизнь проста и все в ней понятно. Никогда…

Присев на край ванны, я закурил. В доме была тишина. Что-то тихонько бормотало в бачке унитаза и больше никаких звуков… Это утреннее субботнее безмолвие было таким уютным, что нарушать его дикостью скандала не хотелось.

Я воткнул окурок в край раковины и открыл дверь ванной. Плащ висел на месте белым флагом над могилой этого дома. Флагом чужой победы и моего поражения.

Я рванул его вниз – и втоптал в пол. Взял свою сумку и захлопнул стальную дверь. Она щелкнула, словно пасть акулы со чмокающим звуком: Щ-щ-чак!

И отрезала меня от прошлого навсегда.

Глава 2. Девятнадцатый дом

Я сидел на скамейке и смотрел на свой дом. Величавый, шестиэтажный, построенный еще в тридцать седьмом году в стиле ампир, с полуколоннами и лепниной, распростершийся огромной буквой «П», и занимая целый квартал. Известный всему городу под названием «Девятнадцатый дом», он, по сути, являлся одной из негласных достопримечательностей города.

В этом доме я со своей женой прожил около двух лет. Не сказать, чтобы они были счастливыми, но все же это была маленькая жизнь. И вкладывались силы в имидж добропорядочной семьи, и вбухивались средства – в обустройство красивой трехкомнатной квартиры с высоченными потолками, и собирались надежды – в материальное благополучие, и росла вера во что-то последнее – может быть в любовь. Хотя, чего хорошего можно построить на обломках старой любви? Видимо ничего – раз все так получилось.

Мы были женаты уже три года. У обоих это был не первый брак. Встретились тогда, одинокие, растерявшие свои семьи, еще не старые люди и стали жить. За плечами выжженные пустыни потерь, поражений и измен. Горы негативного опыта и грустные, не верящие никому, глаза. Осторожное сближение, обнюхивание, ритуальные танцы и секс – без омута страстей, пожара, оставления несчастных и брошенных за спиной.

Идеальный случай для обоих: для нее – симпатичный мужик ее возраста – одинокий, с квартирой, с должностью и машиной, мало пьющий, добрый и умный, для него – красивая баба, в стиле а ля подросток, худенькая, тонкая, с огромным чувством красоты, опять же с квартирой и уже взрослой, собравшейся замуж, дочерью. Казалось бы, оба – идеальные варианты для сорока – то двух лет. Где же такие сохраняются? Таких обычно уводят, они всегда уже заняты, а тут… Взяли и нашлись.

Вместе стало жить легче. Были и свои квартиры – у меня однокомнатная на окраине, у нее трешка в центре. Само собой жить в центре лучше – так и стал этот старый дом нашим совместным жилищем, после того, как выдали замуж ее красавицу-дочь.

Я тогда только – только отошел от длительной и изнурительной любовной драмы. О, какая это была драма! В тесном клубке было сплетено все: и страсть, и нежность, и взлеты до невиданных высот, и открытые глаза, и разочарования с такой жестокой болью, что казалось, никогда уже на месте растоптанной души не смогут вырасти райские цветы любви, и вообще ничего не сможет вырасти.

Такой боли, мне никогда не доводилось испытывать. Ни до, ни после. Это была боль хлипкой души, что словно наколотая на булавку бабочка, трепеща крыльями, вонзала острие все глубже и глубже себе же в сердце. Она стремилась к яркому свету летнего дня, что вдруг открылся ей после унылого, мокрого и грязного покоя кукольного существования. Ошалев от солнечных лучей, огромного синего неба, роскошных цветов на бескрайнем лугу, взлетела и почти сразу же наткнулась на шип какого-то кактуса…

Но солнце светило так заманчиво, что душа моя продолжала к нему стремиться, протыкая свое тело неуклюжими взмахами еще неокрепших крыльев, пока, наконец, не перестала барахтаться и погибла, окостенев и засохнув.

Все кончается – и любовь кончается тоже. Каждый человек хочет любить и быть любимым, но все так запутано в этом мире, что, стремясь к этому, люди получают в итоге лишь страдания, выжженную пустыню души и страх, что это все может повториться.

Может. И повторяется. С другими и по-другому, но повторяется. И часто те, кто клял когда-то любимых за то, что те не так любят, что равнодушны, что могут трезво смотреть на мир, взвешивать и выбирать, сами становятся точно такими же, а их визави плачут по ночам от невозможности растопить чей-нибудь лед и достучаться до прохладного сердца.

А не проклинай любимых, не будь равнодушной свиньей! Получишь сполна все тоже самое, и тогда поймешь другую сторону и начнешь долгое обучение прощению.

Прощать – это главное. Это труднее всего. Потому что прощение это смирение своей гордыни, это способность быть мудрым и честным пред собой, возможность посмотреть на ситуацию с высоты птичьего ( или ангельского) полета. И когда простишь кого-то по настоящему – становится легко, потому что отпускать птиц – удел сильных и красивых людей. Мы же все хотим быть сильными и красивыми, только путь к самим себе – таким гармоничным и правильным, весьма непрост, и усеян ржавыми гвоздями амбиций, тщеславия и страха быть непонятыми.