Шрифт:
Глава 1. Утро
Началось с правой ноги. Дрожь, даже мелкая вибрация. Она растекалась в пах, в живот, поднималась в грудь и, наконец, достигла головы. Там, от этой тряски что-то вспучилось и дрогнуло подводным глубинным взрывом, выплескивая на поверхность головы какую-то смесь брызг и черного дыма…
И я взлетел. Оторвался от поверхности пола медленно, словно огромный вертолет, покачиваясь с носа на корму, нехотя и вопреки всем законам физики, стал подниматься вверх. И вот уже я на уровне стола, потом шкафа и вот под потолком и все видно в странной полутьме не менее странной комнаты: и распластанное на кафельном
Потом вдруг лицо – бледное женское лицо: темные волосы – каре и полутемные очки. Оно смотрело на меня сверху вниз и хохотало. Стало нестерпимо страшно. До одури, до идиотизма страшно. Я понял, что на полу именно я. Моя грудная клетка и живот были взрезаны пилой патологоанатома, наподобие крышечки, и наспех сшиты грубым шпагатом. И вновь эта женщина – хохочет и тычет пальцем мне в грудь…
Мысли никак не желали собираться в ряды, и их нестерпимое броуновское движение разрывало череп диким ужасом происходящего. И еще какая-то черная боль в груди, большая и каменная. И ощущение удушья, словно лицо провалилось меж огромных бабьих титек десятого размера и безумный страх, что сейчас эта бабища сожмет их руками и удавит меня насмерть.
Я, слабо ворочавшимся языком, закричал, что-то типа: «Ведьма, б-б-блядь!» и проснулся.
Тяжко проснулся, не понимая ничего из того, где нахожусь, и почему-то ощущая жуткий детский стыд. Сродни тому, что испытываешь в младенчестве, просыпаясь, не понимая при этом описался ты или еще нет.
Было стыдно оттого, что я закричал… Не знаю почему, но было стыдно. И перед кем собственно?
До меня, наконец, стало доходить, что я в спящем ночном вагоне. И этого крика, вероятно, никто не слышал. Или не было никакого крика, ведь кричал не я, а то, что от меня уходило.
Темно и тихо. Слышалось лишь сопение соседок напротив. А слабый свет от далекого фонаря давал размытое представление о пространстве и времени. Поезд «Санкт-Петербург-Иваново» стоял на какой-то пустынной станции или разъезде. Откуда-то сверху неожиданно возникали странные радиоголоса диспетчеров пути. Они были совершенно бессмысленны и ухали с небес, словно указания господа бога для только что, попытавшейся сбежать, человеческой души.
Я понял, что возвратился на землю…
Попытался пошевелиться и застонал. Затекшая шея и рука отозвались тупыми искрами боли. Повернулся и, схватившись левой рукой за скобу в переборке, перевернулся на спину. Стало чуть легче. Вздохнул и попытался улыбнуться, но не смог. Губы словно схватило железными пассатижами и, почувствовав это, я стал лихорадочно тереть влажное от пота лицо и шею. Первое что смог произнести немым ртом были, слова: «Господи, помилуй!»
Поезд вдруг качнуло, заскрипели колеса и вагон медленно поехал по рельсам.
Прошло минут пять, и до меня вдруг дошло, что поезд едет в обратную сторону. Впрочем, так бывает. Перецепят паровоз на какой нибудь узловой и все катятся наоборот, совершенно не замечая этого.
Если б не этот сон, я бы тоже ничего не заметил. А сейчас мне казалось, что я еду обратно в неласковый Питер, а поезд везет меня по заколдованному кольцу и никогда уже мне не отыскать дороги домой.
Нестерпимо хотелось курить, но для этого надо было спуститься в темноте с верхней полки, найти тапки и лязгнуть дверями. Было лень и еще не хотелось, нарушать идиллию спящего вагона. А впрочем, хрен с ними! На то и купе, чтоб прощать соседям неудобства. Он-то бабам простил,
Вот так всегда. Лежишь. Нестерпимо больше лежать, устал ворочаться на жесткой полке. Думаешь хорошо бы пройтись до тамбура, выкурить сигаретку. Э-э, блин! Да ничего хорошего. Тамбур воняет табачным дымом так, что курить вовсе не обязательно. Холодно и неуютно. Ты лихорадочно выкуриваешь эту сигарету и хочешь идти обратно. Но и обратно тебе не хочется – верхняя полка, духота и бессонница. А идти-то и некуда. И ты опять достаешь сигарету и опять куришь. Неохотно, чтоб накуриться впрок. Понимая ведь, что ни наесться, ни поспать, ни накуриться впрок невозможно. Осознав это, бросаешь царский бычок в железную банку, привешенную к решеткам окна и идешь в свободный ночной туалет, где нехотя ( впрок!) писаешь и умываешься теплой и вонючей поездной водой. Тоже впрок. Или не впрок? А просто потому, что делать тебе совершенно нечего, как, впрочем, и совершенно некуда идти.
Я ненавижу поезда всей душой. Но самолеты я ненавижу еще больше, да и не было в моем Ярославле аэропорта. Так что ездить приходилось именно по железке. Машина гораздо лучше, но десять часов за рулем, это все-таки тяжело кому угодно. После такого марафона надо долго отдыхать, а на это времени не было. Приехал – поработал – уехал… . И чем меньше проведешь в Питере времени – тем лучше. Вот такая жизнь.
За окном была темень, и лишь изредка вдалеке мелькал фонарь какой-нибудь деревушки или коровника. Лес, лес и лес… Сколько же его в России. Тысячу километров едешь и все лес. Тащись хоть до Владика – будет одно и то же – лес. Теперь понятно, почему деревянные дома, телеги и дровяные печи. Русский народ – народ деревянный. Почему Папа Карло родился в Италии – не ясно. Буратино это же наш человек!
Пройдя по накрытому дерюжной попонкой ковру коридора ( чисто российское изобретение – положить ковер и накрыть его дерюгой, чтоб не затоптали), я нашел свое купе и взгромоздился на полку. Там, лежа в полной темноте и слушая стук колес, вновь вспомнился мой недавний кошмар, и я попытался найти ему объяснение. Но не нашел и, уткнувшись носом в измученную тысячью голов подушку, тревожно задремал, чтобы через час услышать грохот двери и недовольный голос проводницы: «Кто в Ярославль? Через полчаса туалеты закрываются».
Ему всегда было как-то неловко от этих слов. Все-таки в дороге должна быть хоть какая-то романтика. А здесь – туалеты… Словно туалеты важнее людей? А впрочем, в хозяйстве железных дорог туалеты действительно нужнее. Людей много, туалетов мало. Как говорится: «Кто больше матери-истории ценен?»
Под эти крамольные для МПС мысли, в пять –восемнадцать утра, я и сошел на четвертый путь станции «Ярославль-Главный» и пешком пошел домой по сонным улицам, уже чуть тронутым зарей нового дня.
Новый день раскрывался навстречу одинокому человеку, словно розовый цветок после дождя – влажный, прохладный, чуть пахнущий чем-то волнующим и одинокий. Последнее, пожалуй, было самым приятным. На зазеленевших майских улицах никого не было. Утро субботы – откуда взяться народу?
Редкие машины проскальзывали мимо как-то бочком, словно стесняясь своего неуместного гула и дыма. Водители торопились. Кто домой после таксистской ночи, кто по холодку на дачи, а кто-то, может статься, и в столицу, чтобы часа через три прорваться через непробиваемые московские пробки в центр или на МКАД.