Ослик Иисуса Христа
Шрифт:
– Но дело даже не в этом, – Эльвира чуть замялась, – я и без того уже не любила тебя. Тут и ты, и твоя мама, и много чего.
Она не сомневалась, что Ослик сразу же всё понял (а если не понял, то сам дурак), и хватит об этом. С чего ей было заботиться о нём? С чего ей корить себя, да ещё и поддерживать лицемерную связь?
И то верно. Чем больше Ослик слушал Эльвиру, тем больше понимал её и тем меньше в нём оставалось вины перед нею. Жаль, что они не встретились раньше. Жаль, что не объяснились в письмах, но в целом всё не так уж и плохо (лучше позже, чем никогда).
Вот
Короче, Ослик и Додж не зря побывали здесь.
Перед тем как уйти, они посмотрели клубную витрину «хенд мейд» (всё по сто рублей) и полку с книжками – ни уму ни сердцу. Среди книжек преобладали дешёвые детективы с фантастикой, Ульянов Ленин и Маркс, а с ручными поделками и вовсе беда. В основном, это были изделия с «национальной изюминкой»: матрёшка, украшенная триколором, барельеф Сталина из папье-маше и виды Кремля во всех ракурсах. Незамысловатые, надо сказать, поделки, но зато очень точно характеризующие унылое состояние современной России.
Оптимизм? У Эльвиры Додж на этот счёт было особое мнение, довольно странное, но в целом не лишённое смысла. Быть умным и одновременно оптимистичным непросто, справедливо считала она, и всё же это возможно. «Достаточно, к примеру, улыбнуться, – промолвила Додж, осматривая поделки. – Улыбнуться не важно кому: незнакомому человеку или пусть бы даже животному». В этом месте Эля взяла Ослика за руку и не без лукавства взглянула не него.
«Допустим, перед вами мышь, грызущая сухарик. Мышь рада каждому сухарику, у неё прекрасный аппетит, она счастлива. Тут-то и возникает необходимый эффект. Завидев счастливую мышь, любой (дурак или умный – без разницы) вполне способен ощутить прилив оптимизма. Не говоря уже о самой мыши», – заключила она и рассмеялась.
Справедливости ради – был там один экспонат, произведший на Ослика поистине неизгладимое впечатление. На подоконнике в прихожей валялась книжка Джони Фарагута «Сломанный светофор». Генри читал это «произведение» в английском варианте и, честно сказать, недоумевал, как она попала сюда? Писатель считался экстремистом, его книги были запрещены в РФ, а сборник Defective Traffic Light, изданный в Ardis, и подавно. Возникало лишь два предположения: либо директор арт-кафе недосмотрел (и тогда, попадись он – ему несдобровать), или книжку кто-то подкинул.
«Подкинул и был таков», – добавила Додж (но и в этом случае, если директор попадётся, ему не позавидуешь). В последнем случае налицо подрывная деятельность. Директора Ex Libris могли бы счесть пособником Запада и арестовать. Арестовать, а если он не откупится, то и в тюрьму посадить.
И что он так озаботился этим директором? Ну пожурят единоросса, дадут год или два (и то условно), Ослику-то что?
А вот что. Судя по ситуации, мог пострадать невиновный. «Директора, может, и надо судить, – рассуждал Генри, – но не за книгу (подкинутую кем-то книгу «писателя-экстремиста»). Если уж и судить директора, то за другое. Будучи единороссом (или только сотрудничая с единороссами – не велика разница), директор не мог не знать, что является частью репрессивной машины». Хочешь не хочешь, а вместе с тысячами других негодяев он способствовал нарушению прав человека и, прежде всего, права на свободомыслие.
Ослик прекрасно помнил, как вначале десятых русские издательства одно за другим отказывались печатать доклады Бориса Немцова о преступном правлении Путина, а ведь никто, никто из директоров не получал специальных распоряжений на этот счёт. Даже намёка не требовалось – все и так всё знали (иначе какой же ты директор?).
Что касается и вовсе безвестных диссидентов вроде Джони Фарагута – об их публикации в РФ не могло быть и речи. За деньги ещё куда ни шло, но никакой рекламы, а зачастую и без выходных данных – чистый самиздат. Вот книжки и подкидывали куда ни попадя: на подоконники Ex Libris, в туалеты «Япоши» или по клубам вроде закрытого ныне Bilingua.
– Ну и чего ты ждёшь? – спросила Додж, оглядевшись и кивнув на подоконник со «Сломанным светофором».
Нет, не зря он любил её. Эльвира была – что надо (!): предельно честная и в меру практичная «лесбиянка». Ослик не мешкая схватил книжку и сунул её в карман.
Возвращаясь же к его исходному вопросу: а стоило ли оно того (диссертация, дурдом и бегство из страны)? – Генри мог точно ответить: «Да». Оно того стоило. Во всяком случае, Ослику не придётся кусать локти и кланяться Господу – будь то Иисус Христос, языческий бог или пусть бы даже Будда с Аллахом («Аллах бах-бах» – надпись в автобусе). Эля взяла его за руку, трепетно улыбнулась и потащила на улицу.
На Мясницкой он словил ей такси и они распрощались. Спустя час Эльвира прислала SMS, где призналась, что, повстречав Ослика, она будто завидела мышь с сухариком. «Странное дело, – писала она, – ты прост, как две копейки (прости), и это вдохновляет». – «Ничего, – ответил Генри, – мне и самому приятно. Словно попал в кино – с тобою же в главной роли. Пошли титры, но завтра фильм покажут снова. Пока».
Назавтра и в самом деле «фильм показали» снова. Так что Ослик угадал. Додж приехала к нему на Солянку и они всё воскресенье прозанимались любовью в его квартире под крышей с видом на кинотеатр «Иллюзион».
«Жить иллюзиями приятно, – записал днём позже Ослик в своём ноутбуке. Стоял Сочельник. – Иллюзии придают вдохновения и как следствие – физических сил».
Рассказ не рассказ, но хоть что-то. На улицу выходить не хотелось: в рабочий день полно народу, на улице суетно, лучше переждать. Или хотя бы дождаться вечера. Вечером он сгруппирует мысли (подобно Собаке Софи), глядишь, что и получится. Так и вышло: он то скучал, то вдруг кидался за карандашом и лихорадочно трясся над клочками бумаги.