Ослиная Шура
Шрифт:
– Жизнь? Смерть? Важно ли это? – тамплиер коротко взглянул на Шуру из-под кустистых бровей. – Посвящённые никогда не умирают! Они превращаются в вечные символы ирреальности, соединяя прошлое с будущим. Но всё это соединяется так, как угодно Демиургу.
– Демиург? – хмыкнула девушка. – Это тот, который, подобно Богу, пытается кому-то подарить жизнь? То есть слепить из глины нового Адама?
– Да, – кивнул де Малэ. – Он – именно та сущность, которая лепит мир из хаоса беснующихся идей. Разве это не красиво?
– Один из ваших последователей, – Шура попыталась невольно ужалить заключённого, – через несколько веков будет нахально утверждать, что «нет бога, кроме человека. Что любой имеет право жить по своим законам. Жить, как хочет и где хочет. Имеет право умереть, как хочет. Убить тех, кто ограничивает его в этих правах». И всё это только пользуясь вашим определением, дескать, разве это не красиво?
– А разве этот постулат имеет значение? – возразил тамплиер. – Людьми движут заблуждения. А возбуждают недалёких людишек только посвящённые. Все живущие любят любить в заблуждениях. Vulgus vult decipi. Вам известна эта латинская формула?
– Вы хотите сказать: «Толпа хочет быть обманутой?», – уточнила Шура.
– Ergo decipiatur, – так обманывай!.. – воскликнул масон.
Глаза его сверкали, и сейчас Жак де Малэ смахивал на готового к распятию Христова апостола.
– Тогда вся твоя жизнь превращается в сплошной обман, – резюмировала девушка. – И воистину правы те самые апостолы, когда говорят, что дьявол – обезьяна Бога, ибо ничего сам сотворить не может. Вот только копировать может, но и то с точностью до наоборот. А зачем мне посредственный клоун, если есть настоящий властитель дум, сознанья и совести?!
– Ты не права, девчонка! – запальчиво воскликнул масон. – Скрижали с горы Синай уже не действительны. Совесть – жидовская выдумка. Наступает новая эпоха магического истолкования мира!
Истины не существует – ни в моральном, ни в религиозном смысле. Умные мысли являются, чуть ли не сексуальным бредом. Чем-то вроде обрезания, укорачивания человеческой сущности. Наступит новая эпоха магического истолкования мира, истолкования с помощью воли, а не с помощью укороченного или обрезанного знания.
Нельзя ли допустить, что стремление твоих современников воздействовать на умы ближних через написанные ими книги и выполненные с непреходящим талантом картины – это мистическое представление о том, что произносимые слова и написанные картины, лишь первый шаг к материализации идеи. Главное, чтобы ты поняла роль будущей жизни. А она именно в вере!
Вере окружающих в твоё божественное творение, и что настоящее Божественное творение является обычным хаосом, из которого надо выбрать нужные звуки и краски. Это твоя роль – роль сотворителя мира. Настоящего творца прошлой и будущей жизни, где не надо ждать милости от какого-то бога! Это «игра в бисер», заставить верить обывателя в правдоподобную картину действительности, которая будет создана тобой.
С этими словами тамплиер подошёл к Шуре и лёгким движением руки сорвал с неё одежду. Девушка ничего не могла, просто не успела сделать, и лишь по возможности инстинктивно закрылась руками. Тамплиер отвернулся, поднял стоявший у стола небольшой короб из деревянной коры, достал оттуда кисть, обмакнул в краску, хранящуюся там же, снова вернулся к Шуре, и в следующее мгновение девушка почувствовала, как кисть магистра наносит на её обнажённое тело холодную краску. Почувствовав от этого какую-то мистическую атмосферную дрожь, или обычную брезгливость, она попыталась возродить в своей пустой головёнке соответствующее возражение, на что рыцарь отреагировал только одним словом:
– Стоять!
Шуре ничего не оставалось, как послушаться. Тем более, с умалишённым рыцарем спорить не стоило, потому что человеческая жизнь для него так и осталась ничем. Однако из простого женского любопытства Шурочка принялась украдкой разглядывать своё тело. Оно было раскрашено с головы до пят красной краской с правой стороны и белой или густым мелом – с левой.
Рыцарь что-то бормотал, или читал какие-то мантры, но даже если бы это звучало громко и внятно, – язык всё равно был непонятен. Да и язык ли? Шура, дрожа от судьбоносных действий, ждала, что же дальше. Но инфернальный обряд закончился на удивление просто.
– Выпьешь сок дерева сегет, козье молоко и кровь телёнка. Ты забудешь всех и всё, что видела в инфернальном мире. Ни к чему тебе это. Нет дьявола, значит, и Бога нет – набивай утробу радостями. Теперь иди…
В мгновенье ока подвал замка исчез, Шура оказалась посреди поляны, укрытой, как тёплым одеялом, шелковистой густой травой, в зарослях которой прятались незабудки, часики и молодые желтые одуванчики. Посреди луга, как ни странно, стояла какая-то церковь, возле которой высилась широкая каменная лестница с чередующимися лестничными маршами, полого уходящая вверх, в небо. Казалось, что на снежные вершины гор, виднеющихся далеко за поляной, можно войти прямо по этой лестнице. Что поделать: кто альпинизмом занимается, а кто просто так – по лестнице.
Шура подошла к первым ступеням, взглянула наверх и чуть не ослепла. Там, в далёкой небесной высоте, куда вела лестница, высилось распятие, которое излучало изумительный свет. Он не был резкий, неприятный, но всё же человеческие глаза не могли спокойно смотреть на это чудо. Крест, ослепляя, звал к себе, причём Шура заметила, что на каждой последующей ступеньке зрение становится сильнее и отворачиваться от сияния уже не хочется. Наоборот, с возвращением зрения возникает чувство, что настоящее будущее – там, то есть ожидает и откроется ей у Креста.
Вдруг Шура заметила, что по лестнице она поднимается не одна, Откуда же возникло столько спутников, ведь никого не было? Но эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась. Сознание снова обратилось к вершине. Стало вдруг понятно: там, на вершине, можно отыскать что-то своё личностное, которое существует только возле сияющего, словно маяк, Святого Креста. Значит, надо обязательно дойти!
Вдруг Шура то ли оступилась, то ли лестница невозвратно исчезла в пространстве, но её вновь подхватили шаловливые кольца пространства-времени. Хотя пространство сейчас казалось наиболее мягким и ласковым, чем раньше, только с кражей прямо из-под ног заветной лестницы Шурочке не хотелось смиряться. Почему всё в жизни выходит как-то боком, а не как нужно? Почему всегда она обязана терять что-то дорогое, любимое? Неужели эта жизнь состоит из одних безвозвратных потерь? В чём справедливость такого существования?