Осьмушка
Шрифт:
Орки – и Коваль – совсем не боятся, но к усадьбе они приближаются не второпях. А вот навстречу им явно кто-то очень спешит.
– Матушка Дрызга!! – орёт Коваль. – Вот они мы, явились, не запылились!
– Принесло вас, оглоедов, на мою голову! – отвечает хозяйка, но голос у неё весёлый, в тон Ковалю. Ишь ты, настоящая дварфийская матушка – ростом едва конопатому по грудь, а сразу видно – сильна и на своей земле живёт бесстрашно. Хозяйка одета в просторный рабочий комбинезон с подшитыми к коленям толстыми кожаными заплатками. На голове у неё – синяя косынка. Широкое загорелое лицо в тонких лучах морщинок, по щекам
– Где дети, где внуки? – удивляется Коваль.
– Да в город наладились, разрази их счастье – в кино отпустила, – говорит матушка Дрызга притворно ворчливым голосом. – Все уши прожужжали мне, что новая часть «Вершителей» вышла, никак, понимаешь, не утерпеть, чтобы не поистратить денежки… Ну а вы как? Никто за зиму-то не помер?
– Не, матушка Дрызга, вашими молитвами.
– Так, так. Рэмс, кого ты ко мне притащил? – глаза у дварфийской матушки зеленущие, яркие, и поглядывает она, уперев руки в бока, так, что Пенни сразу является на мысль даже не найм работников, а скорее покупка не слишком-то необходимой в хозяйстве скотины. – Костей с хрящами ты мне притащил с полцентнера, и радуешься, прохвост.
Орки слушают руготню, как будто это давно привычная дежурная шутка, что-то вроде ритуала. Вероятно, так и есть.
– И сам-то ты шляешься, не по-людски живёшь, – продолжает матушка Дрызга.
– Ой, не по-людски, – подтверждает Коваль.
– И новую косточку, я посмотрю, приваживаешь, – качает головой хозяйка усадьбы. – Ну, деточка? Тебя-то как угораздило с ними с мазуриками шастать?
Пенелопа открывает рот, но что на это отвечать – не знает.
Ладно хоть Ёна рядом, тут же приобнимает за плечо:
– Так это косточка орочья, наш Резак, по ушам-то сгоряча чего судить!
Пенни сегодня прямо в ударе – с самого утра так здорово играет в своё «понарошку», что теперь она даже не хмурится и не спешит вывернуться из-под Ёниной руки, а сама хлопает чернявого ладонью меж лопаток:
– Да чего там… Уши у меня заметные, хотя и не такие видные, как твои-то, локаторы, – бормочет она вполголоса.
В дом их Дрызга не зовёт, но выносит угоститься с дороги – вкусного рыхлого хлеба, сметаны, печёных луковиц, а на отдарок в честь встречи получает немного завяленной оленины.
Для угощения сидят они у колодца, на травке, передают друг дружке ковшик с поразительно холодной водой. Хозяйка устраивается повыше, на чурбаке, и в руке у неё кружка с пивом.
– Только, думала, наконец одна побуду, чтоб кругом тишь да душе спокойствие, и тут вас нанесло… – ворчит она с таким довольным видом, что никто и не думает перечить.
– Оой, матушка Дрызга, великое твоё терпение, – кивает Коваль. – А ведь ждала нас, ни за что не поверю, что не ждала.
– Шестой год об эту пору являетесь, орда, разорение, – соглашается хозяйка. – Кормить вас, поить…
– А много ли работы нынче, матушка Дрызга?
– Да уж найду, чем вас занять, пока безобразничать не начали, – признаётся она. – Что же ты вашего хроменького
– Тут уж прости, вторым разом обязательно приведу. А Билли Булат у нас с Чабхой Булатом одним комплектом идёт. Сманивай, так обоих-двух.
Матушка Дрызга машет на Коваля руками, едва не проливая своё пиво:
– Ох, зараза, да ни за гору золотую!..
Когда с угощением покончено и развеселившаяся хозяйка показывает, по её собственному выражению, «фронт работ», Пенни понимает, что пахать им тут придётся, как проклятым, а у матушки-Дрызгиных отпрысков, вероятно, намечаются хорошенькие каникулы. Пенелопу официально представили собакам – страшенные лохматые сторожа, чёрные в подпалинах, днём скучают на цепи, зато после заката разгуливают вольно, неся свою собачью службу. Звать их Гарм и Муля. Муля милостиво обнюхала Пенелопину ладонь, качнула туда-сюда хвостом, разрешила немного себя погладить. Гарм, видимо, не одобряет такой фамильярности – чихнул и залез обратно в будку.
Ха. Вот уж странно – Пенни даже во сне не сказала бы, что Билли Булат толковый, смирный или вежливый. Скорей уж так: туповатый, как полено, весь корявый, страшный и какой-то пришибленный. Даже в толк не взять, и как это он такой снюхался с красавушкой Чабхой. А тут… надо же…
Дварфийка отводит Коваля в пристройку – Рэмс в технике тоже кое-что понимает, пускай до Билли ему далеко, может, взглянет пока краем глаза на захворавшую молотилку?
– Я уж боялась, что не увидать мне больше ваших рож, – вдруг говорит матушка Дрызга, и голос у неё теперь совсем другой, серьёзный, а морщинок на лице будто вдвое прибавилось от беспокойства.
– Что так, хозяюшка? Мы же в прошлом году обещались…
– Нынче тут повадились шляться такие трое, кого не знаю, на квадриках. Мутные… Дважды сама их видела, и это в нашей-то глуши. Внук старший тоже как-то встречал… Правильным людям здесь делать нечего, – не прими на свой счёт, – а позавчера эдакими скромницами подъезжали у меня пожрать купить в запас. Только что-то они мне в край не понравились, Рэмс. Я им, конечно, продала пирожков, а сама и спрашиваю: «Видно, далеко от дома забрались, ребятки, и чего это вас ветер носит по нашим-то кущам?» Который из них самый молоденький, тот возьми да скажи: «Да на озёра порыбачить приехали». А другой, кто поближе был, ему подзатыльник зарядил, у молоденького аж зубы лязгнули. Ну мне-то что, говорю, порыбачить так порыбачить, ни плавничка вам, стало быть, ни хвостика. А никаких гожих снастей-то при них и не видно было, смекаешь, о чём говорю?
Коваль смекает, и ох как ему от этого нехорошо.
– Может, и не «Анчар», – произносит он. Страх и вспомнить, что он знает про ту орочью погибель, полувековые шашки АЧР-9, проклятый морок, от которого стерегут его маленький клан чуткие к «Анчару» кошки. – Может, они рыбу глушат – браконьерствуют.
– Всё может быть, – говорит матушка Дрызга. – А ты бы, сынок, послал бы кого из своих – Штырю в клан весточку передать, чтобы особо не полошились, да ушки вострей держали. Кто там у вас самый быстроногий?..