Основы человечности для чайников
Шрифт:
Висящее над раковиной зеркало отразило бледное испуганное лицо в обрамлении разноцветных волос – и вдруг пошло волнами. В глубинах стекла мелькнула оскаленная рожа с красными глазами, потом какие-то темные руки, больше похожие на когтистые лапы.
Это выглядело как в кино. Как в плохом кино: так же ненатурально, только мрачной музыки не хватало.
Какой-то частью мозга Ксюха прекрасно понимала, что ее просто хотят напугать. Понимала, что надо взять себя в руки, выпрямиться, рассмеяться и показать всем, что она видит глупые
Точнее, почти получилось.
– Людвиг, прекрати этот цирк, – проговорила Ксюха, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Тебе нужна я сама, а не мой труп!
Зеркало разочарованно вздохнуло, моргнуло и убрало лапы, морду и прочие искажения реальности. Два настенных светильника, до этого притворявшиеся выключенными, разом вспыхнули и осветили кафель веселенькой бирюзовой расцветки, мохнатый коврик на полу и махровое полотенце, небрежно перекинутое через бортик ванны. Обстановка здесь была гораздо уютнее, чем в комнате, и даже отсутствие окон не так резало глаза, потому что кто вообще в таких местах окна делает?
Ксюха несколько секунд постояла на месте, убеждаясь, что кошмар закончился.
А потом дверь за ее спиной вдруг с грохотом захлопнулась, свет погас, зазвенело разбитое стекло, а по щеке скользнуло что-то холодное и склизкое.
«Я не боюсь!» – напомнила себе Ксюха, но все равно взвизгнула от неожиданности, шарахнулась в сторону, врезалась бедром в бортик ванны и едва не перевалилась через него внутрь.
Рот ей немедленно зажала призрачная рука. Вторая вцепилась в шею, сдавила – и едва зародившийся в груди крик оборвался на вдохе.
Говорят, дети помнят себя примерно с трех лет.
Ксюха помнила, кажется, с рождения, но урывками.
Вот первый класс, куда всех приводят родители, а ее – бабушка. В руках колючий и вонючий букет, новые туфли натирают, волосы заплетены так туго, что болит голова. Первоклашкам устраивают экскурсию по школе, рассказывают, что здесь есть даже – вау! – свой собственный бассейн. Ксюха стоит в толпе далеко от воды, но все равно слышит ее зов, плеск, журчащие переливы, видит отблески света на кафельных стенах. А потом роняет букет и в слезах выбегает из помещения.
Вот море. Потому что бабушка решила, что нелюдимой четырехлетней внучке нужно море – и там она обязательно станет, как все нормальные ребята, общительной и социализированной, будет играть в мячик, бегать наперегонки и плавать. Но Ксюха не хочет плавать. Она смотрит, как волны наползают на берег, как нежатся на мелководье прозрачные медузы, как с визгом бегут в воду дети и взрослые… и тоже бежит, но в другую сторону, да так быстро, что бабушка едва успевает перехватить, а потом что-то говорит, объясняет, доказывает. Ксюха не слышит, Ксюха ревет.
А вот самое первое воспоминание. То, чего Ксюха никак не должна помнить.
Ей год или что-то около того. В таком возрасте обычная домашняя ванна кажется огромной – как бассейн, как море. И чужие руки кажутся огромными, особенно когда сдавливают шею. Когда зажимают рот, чтобы не орала. Когда накрывают лицо и направляют его вниз, под воду, на самое дно.
Ксюхе пятнадцать. Она врезается бедром в бортик ванны, теряет равновесие и падает в воду.
Плеск, журчащие переливы, отблески света на кафельных стенах.
– Еще раз такое устроишь – я тебя спалю! – прорычал Людвиг куда-то в сторону. И совсем другим тоном почти заботливо спросил: – Эй, ты как?
Ксюхе было никак.
Ее трясло, зубы лязгали друг о друга, и она всерьез подозревала, что при попытке сказать хоть слово откусит себе язык. Из глаз текли слезы, заливались в уши, из-за этого все звуки казались приглушенными.
– Ну тихо, тихо. Все хорошо, ничего страшного не случилось. Не ушиблась? Он больше не будет, я обещаю.
– Кто? – с трудом выдавила Ксюха.
– Дом. Ну, в некотором роде. Это место.
От объяснений понятнее не стало.
Людвиг, кажется, заметил ее недоумение, поэтому поспешно добавил:
– Пойдем. Это проще показать. Встать сможешь?
Ксюха неуверенно кивнула и только тогда поняла, что сидит на полу.
На полу! Не в ванне, а рядом с ней! И никакой воды вокруг нет, только большое полотенце, которое смягчило удар, когда Ксюха приложилась бедром о бортик.
Она осторожно покосилась на зеркало – оно вело себя смирно и страшные рожи больше не показывало. И лампочки не мигали.
«Просто кошмар, – сказала себе Ксюха. – Просто дурацкий кошмар».
Людвиг помог ей подняться на ноги – бережно, будто действительно беспокоился. Будто бы и не он совсем недавно ехидно комментировал ее попытки открыть дверь.
– Ты знал, – буркнула Ксюха, решительно вытирая слезы.
– О чем?
– О том, что это произойдет. Ты даже не удивился, когда я выбежала из комнаты.
– Не удивился. Но я этого не планировал, честное слово. Знал, что ты испугаешься, оказавшись здесь… любой испугался бы. И думал, что этого будет достаточно.
– Достаточно для чего? – Говорить получалось все легче.
Истерика уже не пыталась прорваться наружу всхлипами и воплями. Не исчезла, конечно, – привычно затаилась внутри, дожидаясь, пока ее снова разбудит плеск воды.
– Для того, чтобы подкормить Дом.
Людвиг распахнул дверь – и Ксюха зажмурилась от яркого света.
Комната изменилась. Не преобразилась до неузнаваемости, не стала больше и даже не отрастила окна, но теперь с потолка свисала здоровенная люстра в форме тележного колеса, единственное кресло в углу обзавелось братом-близнецом, а между ними возник низкий деревянный столик. А еще в стене появилась третья дверь – почему-то разноцветная, а не однотонно-деревянная, как предыдущие.