Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Радбиль Тимур Беньюминович

С другой стороны, в мире языка существительные, т. е. предметы или лица, могут приобретать характеристики, в норме присущие действию, например, иметь вид, как глаголы (об этом говорила еще А. Вежбицкая). Причем это касается не только отглагольных существительных, которым вид мог достаться, так сказать, по наследству. Достаточно того, чтобы в их толкование так или иначе входила сема 'действие, процесс, состояние'. Например, существительное автор будет совершенного вида, так как автор мыслится как человек, закончивший действие писать, а писатель – несовершенного вида, неактуального значения, так как это тот, кто вообще пишет.

В принципе различие между глаголом и существительным – это различие в концептуализации некоего фрагмента реальности, т. е. в точке зрения говорящего, а не в реальном

противопоставлении процесса и признака. Так, Р. Лангакер полагает, что выражения с аналогичным набором лексических показателей, но при этом различающиеся полярной грамматической реализацией одного и того же понятия типа Что-то взорвалось и Раздался взрыв различаются и по типу концептуализуемой сцены. По мнению Р. Лангакера, использование глагола заставляет вообразить происходящее как что-то длящееся или случающееся во времени, тогда как использование существительного ведет к представлению этой сцены в виде единого (одномоментного) объекта восприятия. Взрыв – это как бы нечто ограниченное, соответствующее одному и отдельно взятому состоянию из всего действия (взрывать), это единица действия, квант действия.

Аналогичные различия в концептуализации говорящим объектов действительности можно увидеть и между существительным и прилагательным. А. Вежбицкая анализирует семантические различия слов типа горбун, добряк от слов типа горбатый, добрый. По ее мнению, используя существительное, мы обращаем внимание на характеристики, конституирующие объект, т. е. стабильные и важные, существенные для него в целом: ср. калека и горбун, добряк и самка и пр. в отличие от больного, горбатого, доброго и т. п., которые пригодны только для выражения признака единичного объекта.

Для более точной квалификации этого явления А. Вежбицкая вводит понятие типа, или сорта (kind), на которое всегда указывает существительное (добряки – это определенный сорт людей, сорняки – определенный тип вредных растений, юноши – это определенный возрастной разряд между детьми и взрослыми и т. п.). Этого у прилагательных нет, и именно поэтому существительные воплощают или объективируют такие концепты, которые не могут быть сведены к набору признаков. А это – предикатное, классифицирующее значение, которое не может идентифицировать объект без специальных показателей референции (типа Мой знакомый горбун…). Она называет это различием между категоризацией и описанием [приводится по: Кубрякова 2004].

Антропоцентризм в грамматике, в частности, проявляется и в том, что большинство таких грамматических категорий, как род, число, падеж существительного, вид, время и наклонение глагола не столько передают обобщенно-формализованную информацию об «объективных» свойствах предметов, действий, состояний, событий, сколько неявным образом включают в себя точку зрения говорящего субъекта.

В уже цитированной работе Ю.Д. Апресяна приводится ряд показательных примеров, когда видо-временные формы глагола включают в свою семантику место наблюдателя, т. е. отражают так называемый временной дейксис. Так, если мы сопоставим высказывания Тропка кончается у обрыва и Тропка кончилась у обрыва, мы увидим, что реально видо-временные формы настоящего и прошедшего времени здесь вовсе не выражают временного противопоставления (кончилась не означает, что действие кончаться для субъекта тропка завершилось до момента речи говорящего). Здесь описывается одно и то же временне состояние мира – настоящий момент, но при этом закладывается разная позиция субъекта восприятия (Е.В. Падучева) или место наблюдателя (Ю.Д. Апресян). В высказывании Тропка кончается у обрыва позиция наблюдателя – как бы вне тропки, а в высказывании Тропка кончилась у обрыва предполагается позиция наблюдателя на тропке, которую он прошел.

Аналогичным образом сопоставляются настоящий и прошедший временной планы в высказываниях Володя любит гулять в Летнем саду и Володя любил гулять

в Летнем саду. Означает ли выбор формы прошедшего времени, что Володя прекратил совершать действие любить? Никоим образом. Просто Володя по каким-то причинам вышел, выпал из личной сферы говорящего (сменил работу, уехал из города и пр.), и в настоящий момент говорящего не интересует, чем занимается Володя – иначе бы говорящий сказал: любит гулять. Таким образом, получается, что форма прошедшего времени характеризует оценку говорящим некоего факта, а не объективное время протекания данного события по отношению к моменту речи.

Включением позиции говорящего (наблюдателя) характеризуются и многие категории синтаксиса – например, категория обособления. Только просодическая организация высказывания (на письме это выражается запятыми) реализует существенное различие в позиции наблюдателя в двух, казалась бы, сходных конструкциях, в одной из которых, однако, нет позиции уточняющего обособления, а в другой – есть: Далеко в лесу раздался громкий выстрел vs. Далеко, в лесу, раздался громкий выстрел. В первом случае наблюдатель находится в той же сфере пространства, на которую распространяется результат действия, пусть и на расстоянии от источника звука. Во втором случае наблюдатель вообще находится вне этой сферы пространства, т. е. не в лесу.

Очень чувствителен к выражению точки зрения говорящего на событие и порядок слов (разумеется, только в языках с синтаксически – не семантически! – свободным порядком слов). Так, в высказывании Из окна выглянул старик речь может идти о любом старике, как известном говорящему, так и неизвестном, тогда как в высказывании Старик выглянул из окна имеется в виду только определенный старик (в английском языке здесь был бы обязателен определенный артикль the).

От порядка слов зависит и такая важная информация, как то, что именно находится в фокусе внимания говорящего. Вспомним известный пример с аптекой. В высказывании На углу улицы – аптека в фокус попадает аптека, так как говорящий описывает пространственную структуру района в целом (можно задать вопрос: «А что находится на углу улицы?»). А в высказывании Аптека – на углу улицы в фокусе будет уже угол улицы, так как теперь говорящий описывает конфигурацию улицы по отношению к аптеке, т. е. что аптека на углу, а не, скажем, в середине улицы (здесь уже можно задать другой вопрос: «А где находится аптека?»).

В целом можно утверждать, что синтаксис естественных языков предоставляет человеку уникальную возможность по-разному концептуализировать одно и то же явление окружающей действительности, породить разные модели этого явления, увидеть в нем, так сказать, разные «виртуальные реальности».

Например, зафиксировав явление утреннего дождя за моим окном, я увидел его как одну простую ситуацию и описал ее простым предложением: Утром пошел дождь. Но удивительно, что я смог увидеть в этом явлении и две самостоятельные ситуации (в моем восприятии их действительно было две: сначала я обнаружил, что наступило утро, а потом – что пошел дождь). Тогда я описал это явление уже двумя простыми предложениями: Наступило утро. Пошел дождь. Потом, подумав немного, я решил, что эти ситуации как-то взаимосвязаны, но пока не знаю, как. Поэтому я только обрисовал их внешнюю связь с помощью обычного бессоюзия: Наступило утро, пошел дождь. Но я современный человек и имею кое-какие навыки логического мышления. Чисто внешней связи мне оказалось мало. Поразмыслив, я соединил эти две ситуации в один ряд, подчеркнув их равновеликость, равнозначность в моей жизни – с помощью сочинительной связи: Наступило утро, и пошел дождь. А потом я вспомнил, что сначала-то все-таки было утро, а уже потом – дождь, и не грех бы это как-то отразить. И тогда я подчеркнул эту временную последовательность с помощью подчинительной связи, установив, так сказать, иерархию двух ситуаций: Когда наступило утро, пошел дождь. Наконец, мне все это надоело, и я решил быть проще – убрал из описания все лишнее, ограничившись простой номинативной конструкцией: Утренний дождь. В результате получилось как минимум шесть возможных моделей описания явления, которые значительно различаются по способу представления реальности.