Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие
Шрифт:
Как это происходит, наиболее убедительно показал Э. Сепир. Он начал с опровержения общепринятой и кажущейся очевидной из опыта идеи, что мы отображаем мир, исходя из фиксации его «реально существующих элементов и отношений», для которых потом просто подбираем удобные словесные обозначения и соответствующие грамматические формы. По мнению Э. Сепира, это иллюзия, которая создана игрой символических форм нашего языка: «Так, наблюдая объект, подобный тем, которые мы называем «камень», который перемещается в пространстве по направлению к земле, мы непроизвольно анализируем это явление посредством двух конкретных понятий – понятия камня и понятия акта падения, и, соотнося эти два понятия с помощью определенных формальных средств, свойственных английскому языку, мы говорим: the stone falls 'камень
Так, в немецком и французском языках мы вынуждены присвоить «камню» категорию рода – возможно, фрейдисты смогут объяснить нам, почему этот объект относится к мужскому роду в одном языке, а в другом – к женскому; в языке чиппева мы не можем выразить соответствующую мысль без указания того внешне несущественного для нас факта, что камень является неодушевленным объектом.
Если мы считаем род несущественным, то русские могут удивляться тому, почему мы полагаем необходимым каждый раз указывать, воспринимается камень или любой другой объект сходного рода как определенный или неопределенный, т. е. почему имеет значение различие между the stone и a stone: «Stone falls (существительное без артикля) звучит вполне хорошо для Ленина, как вполне хорошо это звучало для Цицерона. А если мы считаем варварством игнорирование различия по определенности, то индеец квакиутль из Британской Колумбии отнесется к этому вполне сочувственно, но при этом спросит, почему мы не делаем следующего шага и не указываем тем или иным образом, является ли камень видимым или невидимым для говорящего в момент произнесения фразы, к кому камень ближе – к говорящему, адресату речи или какому-то третьему лицу» [Сепир 1993: 257].
И при этом мы требуем непременного выражения единственности падающего объекта; индеец же квакиутль – в отличие от индейца чиппева – может обобщить ситуацию и сделать утверждение, применимое равным образом и к одному, и к нескольким камням. Более того, ему не нужно определять время падения. Китаец спокойно обходится минимумом эксплицитных формальных средств и довольствуется экономным утверждением stone fall 'камень падать'.
Могут возразить, что эти различия в анализе одной и той же ситуации носят чисто формальный характер; они не подрывают общей необходимости конкретного разложения ситуации на два компонента – «камень» и то, что с камнем происходит, – в данном конкретном случае «падение». Однако эта необходимость, столь явственно нами ощущаемая, есть не что иное, как иллюзия.
Так, в языке нутка совокупное впечатление от падения камня членится совершенно по-другому: специально обозначать камень нет необходимости, но может быть использовано отдельное слово – глагольная форма, которая практически не отличается большей неоднозначностью, чем наше английское предложение. Эта глагольная форма состоит из двух главных элементов, первый из них обозначает общее движение или положение камня или камнеподобного предмета, а второй – направление вниз. Мы сможем получить некоторое представление об ощущении, связанном с данным словом в языке нутка, если предположим существование непереходного глагола типа to stone 'камнить', обозначающего положение или движение камнеподобного предмета. Тогда наше предложение The stone falls 'Камень падает' может быть передано посредством чего-то вроде It stones down 'Камнит вниз'. При таком способе выражения предметное качество камня имплицируется обобщенным глагольным элементом «to stone», тогда как специфический вид движения, данный нам в опыте при падении камня, воспринимается как разложимый на обобщенное понятие движения некоторого класса объектов и более конкретное понятие направления. Другими словами, хотя нутка
Обратим внимание, что эти различия отнюдь не формальны. Они создают совершенно разные модели того, как нашему сознанию представляется, а значит, и впоследствии осознается им данное явление падения камня. Это разные миры человеческой мысли. Условно говоря, во всех приведенных Э. Сепиром языках камни падают по-разному, а в некоторых вообще есть только падение без камня, как у нас есть действие рассветать без солнца (мы говорим просто Светает – и все).
Национальное своеобразие грамматики языка, как и в случае с лексикой, мы условно рассматриваем в двух аспектах – с точки зрения его содержания и с точки зрения способа интерпретации этого содержания в грамматике языка.
1. Содержательный компонент национальной специфики в грамматике языка. Как указывалось, лексика и грамматика в естественном языке отличаются не содержательно, а лишь способом представления того или иного содержания, которое в одном языке может быть выражено лексически, а в другом грамматически. Но в чем же особенность именно грамматического способа выражения? На наш взгляд, она состоит в двух вещах.
1) Грамматические значения в силу своей формальности и обобщенности, отсутствия вещественности и конкретности не осознаются носителями языка в той степени, в какой это происходит с лексическими значениями. Так, говоря слово стол, я прежде всего понимаю, что это известный мне из опыта определенный предмет мебели, но вряд ли я задумываюсь, что он мужчина (мужской род) и основной участник какого-либо события (именительный падеж). В этом проявляется известный автоматизм грамматического «мышления» в языке.
2) Грамматические значения выражаются регулярно, посредством обязательного способа языкового выражения, и в этом плане они облигаторны для говорящих на данном языке, т. е. навязываются говорящему безо всякой с его стороны свободы выбора. Иными словами, если я не захочу сказать слово стол, я это легко могу сделать, сказав, например, слово стул или вовсе ничего не сказав. Но, захотев сказать слово стол, я не смогу не выразить вместе с тем его родовую, числовую или падежную принадлежность, даже если мне этого ну совсем не хочется.
Иными словами, грамматическая семантика – это тот каркас, та рамка, в которых осуществляется мое восприятие вещей и событий окружающего мира, то окно, через которое я смотрю на мир, не замечая при том стекла, потому что оно прозрачно.
1.1. Содержательная специфика грамматической системы в целом. Содержательный компонент в национальной специфике грамматики языка заключается прежде всего в совокупности тех идей, которые этнос счел настолько важными для себя, что принудил к их облигаторному и регулярному воспроизведению в мышлении и поведении всех, кто говорит на его языке. Настолько регулярному, что это становится привычным и потому не попадает в «светлую зону» сознания говорящих, подобно тому как мы настолько свыклись с тем, что предметы отбрасывают тень, что не замечаем этого, когда говорим или думаем о предметах.
О том, как воплощается национальная специфика в содержательном компоненте грамматики языка на примере русского языка, говорится в книге «Ключевые идеи русской языковой картины мира». Ее авторы обобщают исследования А. Вежбицкой в области «русской души» на материале русской грамматики: «Так, А. Вежбицкая называет несколько фундаментальных свойств, формирующих «семантический универсум» русского языка. Это «эмоциональность», «иррациональность», «неагентивность» и «моральная страстность»»… Свойство «неагентивности» демонстрируется ею на материале некоторых конструкций русского синтаксиса; как пишет А. Вежбицкая, «русская грамматика располагает множеством конструкций, представляющих положение дел в действительности как противоречащее или, по крайней мере, не зависящее от воли и желания человека».