Особая реальность
Шрифт:
Элихио съел еще два шарика, и дон Хуан дал ему вяленого мяса.
К тому моменту, когда он одолел десятый шарик, я так разнервничался, что мне едва не стало дурно.
Вдруг Элихио повалился вперед и ударился лбом о землю. Он перекатился на левый бок и забился в конвульсиях. Я глянул на часы: двадцать минут двенадцатого. Больше часа Элихио метался, дергался и стонал. Наконец неподвижно замер на полу.
Дон Хуан сидел в прежней позе и чуть слышно пел. Бениньо, сидевший справа от меня, с безразличием смотрел на происходящее; Лусио, привалившись к нему, спал и похрапывал.
Элихио съежился в неестественной
Элихио стал медленно подниматься, будто борясь с какой-то противящейся силой. Тело его дрожало. Он сел на корточки, потом одним рывком выпрямился. Его руки, туловище и голова подергивались, будто через них пропускали ток. Какая-то сила заставляла его то замирать в причудливых позах, то опять двигаться.
Дон Хуан запел громче. Лусио и Бениньо проснулись, равнодушно посмотрели на происходящее и снова уснули.
Элихио, казалось, поднимался вверх, куда-то взбирался. Он хватался за что-то невидимое, подтягивался и, замирая, переводил дыхание.
Мне захотелось увидеть его глаза, и я подвинулся ближе, но, встретив сердитый взгляд дона Хуана, вернулся на прежнее место.
Вдруг Элихио прыгнул. Как видно, это был завершающий прыжок. Он весь напрягся, тяжело дышал и как бы цеплялся за уступ. Но что-то или кто-то настиг его. Он отчаянно закричал, хватка ослабла, он начал падать. Тело его дугой выгнулось назад, с головы до пят волной пробежала судорога. Конвульсия повторилась несколько раз, после чего тело обмякло, как пустой мешок.
Полежав некоторое время, Элихио выбросил вперед руки, словно прикрывая лицо. Он изогнулся и лежал на груди, приподняв над землей ноги, отчего казалось, будто он быстро скользит или летит. Голова была закинута назад, руки козырьком сомкнулись над глазами. Я услышал, как по его телу прошелестел ветер. От изумления у меня перехватило дыхание, я вскрикнул. Бениньо и Лусио проснулись и уставились на Элихио.
— Обещай, что купишь мне мотоцикл, и я хоть сейчас наглотаюсь шариков, — громко сказал Лусио.
Я взглянул на дона Хуана. Тот жестом приказал молчать.
— Сукин сын, — пробормотал Лусио и снова заснул.
Элихио встал и пошел. Сделав несколько шагов в мою сторону, он остановился, потом улыбнулся и засвистел. Свист получился глуховатым, но гармоничным. Это был мотив из двух тактов, который Элихио повторял снова и снова. Постепенно свист стал чище и, наконец, превратился в мелодию. Элихио стал напевать какие-то слова. Он пел несколько часов кряду. Простая песня, пожалуй несколько монотонная, но приятная.
Элихио пел, и мне казалось, что он все время куда-то смотрит. В какой-то момент он подошел ко мне вплотную, и я увидел в полутьме его глаза. Взгляд у него был остекленевший, он улыбался, хихикал, ходил, садился и снова ходил, вздыхал и стонал.
Вдруг его будто ударило в спину, тело его выгнулось, и он засеменил на цыпочках, касаясь земли руками. Затем повалился на спину и, вытянувшись во весь рост, застыл в оцепенении.
Постонав и поскулив немного, он захрапел. Дон Хуан прикрыл его рогожей. Было 5 часов 35 минут утра.
Лусио и Бениньо спали плечом к плечу, прислонившись спинами к стене. Дон Хуан и я долго сидели молча. Старик выглядел уставшим. Я заговорил первым, спросил об Элихио. Он сказал, что встреча Элихио с Мескалито была на редкость удачной: Мескалито с первого раза обучил его песне — небывалый случай!
Я спросил, почему бы не позволить Лусио есть пейотль за мотоцикл. Дон Хуан ответил, что встреча с Мескалито при таких условиях может стать для Лусио смертельной. Он признался, что давно собирался приобщить Лусио к пейотлю, рассчитывая на мои приятельские отношения с ним, которые надеялся использовать как главный козырь. Он сказал, что всегда заботился о Лусио; одно время они жили вместе и были очень близки. Но в семилетнем возрасте Лусио серьезно заболел, и сын дона Хуана, набожный католик, дал обет святой Деве Гваделупской, что, если она спасет мальчика, он отдаст его в религиозную общину, где учат танцам. Лусио выздоровел, и отцу пришлось исполнить обещание, но Лусио, пробыв в учениках всего неделю, сбежал оттуда. Он нарушил обет, и теперь ему не жить, решил он, собрал все свое мужество и целый день ждал смерти. Над мальчишкой потешались все кому не лень, этот случай запомнился ему навсегда.
Дон Хуан умолк. Было видно, что воспоминания его захватили.
— Я делал ставку на Лусио, — сказал он, — а нашел Элихио. Хотя давно знал: ничего у меня с Лусио не получится. Когда любишь, кажется, что человека можно изменить. В детстве Лусио был смелым мальчиком, но с возрастом растерял всю свою смелость.
— Дон Хуан, а ты бы мог его околдовать?
— Околдовать? Зачем?
— Чтобы он снова стал смелым.
— Колдовство смелости не прибавит. Или она есть у человека, или нет. Колдовством можно помешать злу, вызвать болезнь, лишить человека голоса. Но никакое колдовство не превратит человека в воина. Чтобы стать воином, нужно быть таким же чистым, как Элихио. Вот кто смелый человек!
Элихио мирно сопел под рогожей. Уже рассвело. Небо было голубым, без единого облачка.
— Многое бы я отдал, чтобы узнать о путешествии Элихио, — сказал я. — Ты не против, если Я попрошу его рассказать?
— Ни в коем случае!
— Почему? Я ведь рассказывал тебе обо всем, что со мной происходило.
— Ты — другое дело. У тебя нет привычки держать свое при себе. Элихио — индеец. Его путешествие — это все, что у него есть. Как все-таки жаль, что это не Лусио!
— И ничего нельзя сделать?
— Нет, это не в моих силах. Как ни старайся, у медузы не вырастут кости. Глупо было и надеяться.
Взошло солнце. От яркого света у меня стало расплываться в глазах.
— Дон Хуан, сколько раз ты говорил: колдун не может позволять себе глупостей. Я не предполагал, что ты способен на них.
Дон Хуан пристально глянул на меня, встал, посмотрел на Элихио, потом на Лусио и нахлобучил шляпу.
— Видишь ли, иногда есть смысл упорствовать, даже когда понимаешь, что это бесполезно, — сказал он улыбаясь. — Но сперва надо понять, что твои действия бесполезны, а потом поступать так, будто этого не знаешь. Мы, брухо, называем это управляемой глупостью.