Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
Между тем, Жорж радовался, что на этот раз разговор священника не принял коварного поворота. А ещё более удивлялся, ибо, судя по их последней встрече, ожидал услышать лекцию на тему «разгула порочных страстей» — выражение, воспоминания о котором несколько раз вызывали у него и Люсьена припадки смеха, хотя Люсьен, со своей стороны, предпочитал другое — «в омуте вашего несчастья».
Отец де Треннес положил конец его шутливому настроению:
— Мои рассказы развлекли вас — я не имею в виду краснокожего святого — и вы забудете их так же быстро, как истории Фукидида и Саллюстия. Что в итоге останется с вами, что будет напоминать вам о днях колледжа — будут воспоминаниями совсем иного порядка, и именно они оставят след в вашей жизни — совместные взгляды, блеск волос, полнота и чистота алых губ, тепло рук…
И, обратившись
— Кто был тот мальчик, с которым вы говорили вчера после представления?
— Брат Мориса Мотье.
— Вы хорошо его знаете?
— Ох, знаете — не лучше, чем остальные.
— Жаль. Я готовился поздравить вас с такой дружбой; это было бы вдвойне достойно вас — потому что вы удержали это в тайне, и потому, что этот мальчик — одно из самых красивейших созданий, когда–либо созданных Богом.
Отец де Треннес, подобно Полиевкту, тоже был склонен заканчивать свою речь Именем Божьим, или похожим образом. Но Жорж, раздумывая над этим фактом спустя некоторое время после своего возвращения в постель, был отнюдь не спокоен. Он был не так наивен, чтобы не понять, что это стало единственной причиной интереса священника к Александру. Жорж начал понимать характер этого человека, чьё каждое слово и поступок скрывали какую–то цель. Он понимал, что Александр теперь на примете у этого человека и что Отец де Треннес подозревает между ними связь. Археолог расшифровал надпись, реконструировал храм. Жорж дорого заплатит за смелость, которую он извлёк из трагедии Корнеля [Пьер Корнель (Pierre Corneille), 1606–1684, французский поэт и драматург, отец французской трагедии; член Французской академии, автор трагедии «Полиевкт»], и которая предала его. Он сам спровоцировал эту новую угрозу своей дружбе с Александром. А угроза исходила от того, чья свобода действий была не ограничена; теперь этот человек вызывал ещё больше тревоги, чем раньше. И настоятель, и отец Лозон, творили, каждый в меру своего понятия, только хорошее. Но каким был Отец де Треннес? Этот вопрос, которым задавался Жорж с момента своей самой первой встречи со священником, оставался без ответа.
Во всяком случае, уверял он себя, тут не может быть никаких сомнений — Александр будет добавлен к Люсьену — и «давайте, мы будем четырьмя друзьями». Несмотря на мнение Пифагора, он попросит Отца установить лимит его дружбы. А еще лучше, ему следует придумать, как избегать этой специфической темы разговора. Ему следует суметь сделать так, чтобы имя Александра не склонялось в каких бы то ни было темах, религиозных или учебных, связанных с непорочностью или античностью. Он и его друг не нуждаются в помощи или заступничестве ни ангелов, ни богов.
В следующий четверг, когда он попросил разрешения покинуть комнату, то заметил, что воспитатель студии, слегка улыбаясь, наблюдал за ним всю дорогу к двери. Без сомнения, его свидание было разгадано, следовательно, что его интрига обнаружена, как он и опасался. Осмотрительность Отца де Треннеса, начиная понедельника, была безупречна; но не потому, что он что–то забыл. Он, конечно же, заметил, что Жорж, редко просивший разрешения выйти из комнаты, всегда делает это в одно и то же время по четвергам. Жорж винил себя за то, что не предусмотрел подобного случая.
Александру не удалось рассеять тревогу, которую он испытывал. Ему казалось, что он видит Отца де Треннеса рядом с Александром, как это было в спальне с Люсьеном.
Воспитатели их студий, так или иначе, были в союзе против них. Александру надлежало быть осторожнее в отношении своего воспитателя — тот, по–видимому, отметил и не одобрил длительность последнего отсутствия мальчика; давая ему разрешение покинуть комнату, он сделал по этому поводу предостерегающий знак. Александр, конечно же, мог бросить вызов всему миру, но Жорж был полон решительности, больше, чем когда–либо, избегать всех осложнений.
Жоржу не хотелось укреплять подозрений Отца де Треннеса длительным отсутствием; он сказал Александру, что трудные задания заставляют его прервать их свидание. Это было оправданием, которым воспользовался Александр в случае с отцом Лозоном, для того, чтобы успеть на встречу с Жоржем. Жорж надумал изменить день и час следующего свидания, в надежде сбить воспитателей со следа; но вынужден был признать, что уже слишком поздно, чтобы это могло послужить какой–либо цели.
До того, как он оказался в общежитии, его мучила память об испорченном свидании с Александром. Сегодня было не просто испорчено его удовольствие; всё его счастье оказалось под угрозой. Было жаль, что он не мог поговорить с Люсьеном, чтобы восстановить уверенность в себе. И он начал сожалеть, что оставил записки Александра дома; он мог бы бодрствовать столько, сколько требовалось, читая их, накрывшись одеялом. Что, возможно, могло бы помочь ему изгнать те видения, которые его одолевали. Отныне, всё время, которое он проводил в спальне, принадлежало Отцу де Треннесу. И он больше не ожидал Отца с нетерпением, или из любопытства; он ждал его с тревогой, сосредоточившись на мысли о хорошо выбритом священнике, склоняющимся над ним, спящим.
Все это становилось весьма надоедливым: восточные тонкости быть вызванным из сна ароматом розы больше не были ему по вкусу. Ему хотелось крикнуть «К чёрту вашу розу!», но в действительности он покорно проследовал вместе с Люсьеном в комнату священника; ему никоим образом не следовало соглашаться входить туда после случившегося, даже воспротивиться, так сказать, принуждению зайти. Он предвидел, что будет допрошен о вечернем свидании, и чувствовал, что не сможет благожелательно отвечать на вопросы.
— Я разбудил вас, — объявил Отец де Треннес, — для того, чтобы объявить вам некие хорошие новости. Завтра утром я буду служить мессу не так, как это делаем мы, воспитатели, в промежутке между первыми уроками, а во время общей массы, в галерее на нашей стороне — я урегулировал все вопросы с префектом — и у меня будут два мальчика–певчих: Люсьен Ровьер и Жорж де Сарр.
Он пытался выглядеть необычайно довольным.
— Вы никогда не сможете угадать, — добавил он, — что мне пришлось совершить, чтобы достичь такого скромного итога. Но, делая что–то, следует в тот же момент ни малейшим образом не мешать установившемуся распорядку колледжа — та ещё работа! Я сказал, что вы выразили желание прислуживать мне на мессе в тот исключительный день вследствие особой привязанности, которую вы испытываете к Святому Панкратию [Святой Панкратий Римский, раннехристианский мученик, пострадавший в Риме в гонения Диоклетиана], чей день будет завтра. Этот святой, выходец из нечестивой Фригии, страны Ганимеда, был замучен в четырнадцать лет, и я уверен, что предвидел ваши собственные пожелания, сделав его вашим покровителем. Безусловно, такая уверенность оправдывает мою благочестивую неправду. Более того, говорят, что была предпринята попытка спасти его от пыток и мучений, применённых к нему не только потому, что он был молод, а потому что был красив. И в самом деле, ваша собственная юность и красота, казалось, определяет вам не наслаждения от боли, а удовольствия, продолжительность которых предполагает, что как только вы умрёте, в тот же миг будете обречены на вечную боль. Желаю вам, с помощью Святого Панкратия, оставаться непоколебимыми против их обольщения! Пусть ваша дружба никогда не прервётся!
Вот, значит, был еще один четырнадцатилетний святой: начиная со Святого Плакида, дружба в колледже не испытывала недостатка в покровителях. Списки Отца де Треннеса были такими же полными, как и у проповедника из прошлого октября, а его рассказы больше не испытывали недостатка в интересном материале. Оба священника пользовались почти одинаковым языком, хотя на самом деле у Отца де Треннеса пробуждались совершенно другие отголоски. Оказалось, существовала большая разница между Святым Плакидом или Святым Эдмундом, и Святым Панкратием или Святым Николаем Толентинским; то есть, манера, в которой им был представлен первый из них, ни в коей мере не напоминала ту, в которой был представлен второй.
Когда воспитатель студии говорил о целомудрии, он никогда не объяснял, что имеется в виду целомудрие сердца. И когда он говорил о красоте, было ясно, что он имел в виду совсем не то, что октябрьский проповедник. Казалось, он упирал, в основном, на земную красоту; и случись ему поднять глаза к небесам, то, вероятно, он увидел бы Святого Панкратия, возносимого наверх ангелами, а, Ганимеда, скорее всего, возносил бы наверх орёл.
Отец продолжил:
— Следовательно, я буду иметь радость предоставить вам Святую Евхаристию. Это причастие должно стать для вас самым важным в жизни; на самом деле, оно будет поистине самым торжественным причастием. Следовательно, вам надлежит приготовиться к полной исповеди.