Особняк с видом на безумие

Андреева Валентина Алексеевна

– Юленька! – восхищенно пропела Наина Андреевна. – Ты прелесть! Меня хотят отравить… – перешла она на шепот.

Сиделка молчала, в упор разглядывая Наташку.

– Думаю, ясно, – не дожидаясь какой-либо внятной реакции на свои слова от новых членов нашей компании, отчеканила подруга. – Теперь информация для размышления: нас сюда пригласили насильно. Оторвали от родной благоустроенной дачной обстановки и заманили на этот огрызок суши, с четырех сторон окруженный водой. Поэтому мы – нервные и дерганые. Прошу по мелочам не расстраивать. По-крупному –

я это сделать и не позволю… – Наташка многозначительно помолчала и продолжила довольно миролюбиво: – Юля ничего не успела приготовить. Холодильник забит нашими продуктами, и долг каждого из присутствующих помочь с его освобождением. Девочки! Поделитесь с вновь прибывшими зеленью. – Она протянула нам еще две пустые тарелки, и мы, не колеблясь, положили на них по листочку салата. – Так, – удовлетворенно кивнула Наталья и развернулась к сиделке и ее подопечной, – а теперь объясните мне, кто из вас сумасшедшая мать Валерия?

Наташка явно перегибала палку, но мешать ей выглядело делом опасным.

Алена решительно протянула руку к хлебнице и, вытащив назад свой кусок хлеба, демонстративно от него откусила.

Обе хозяйки молчали. Одна из них светилась добродушием и безумием. Вторая просто сверкала благородным осмысленным негодованием, забыв о своих прямых обязанностях. Улучив момент, Наина ловко цапнула заварочный чайничек, который Наташка от волнения рановато выставила на общий стол, и опрокинула его содержимое в тарелку Дульсинее, приговаривая:

– Чай? Кофе?

Мы и ахнуть не успели, как заварка вышла из берегов, лужей растеклась по столу, ручейком стекла на бежевое платье сиделки и, отфильтровавшись, успокоилась на полу. Дульсинея взвизгнула и вскочила – заварка была горячей, платье – красивым и, увы, испорченным. Схватив какую-то тряпку, Наташка метнулась к пострадавшей и мигом задрала платье по самое некуда, сунув подол ей в руки. Взгляду открылись длинные белые в мелкий голубой цветочек панталоны, вид которых портила все та же заварка. Мы деликатно отвернулись. Не долго думая, Наталья подцепила сверкающую панталонами Дульсинею под руку и потащила ее переодеваться, наказав нам немедленно устранить последствия чаелития. И глаз не спускать с прелестной озорницы!

Вернулись они не очень скоро и в добром расположении духа. Обе! Наина Андреевна сидела спокойно и дожевывала последний листочек салата из моей тарелки. Остальные уже были пусты.

– Ну, и что сидим? – миролюбиво спросила подруга, занимая свое место у кухонного стола.

– Спасибо. Все было очень вкусно, – поблагодарила Аленка, дожевывая третий кусок хлеба.

– Ир, иди разберись с курицей. Не люблю это печальное мероприятие. Кулинарный шедевр на глазах становится неопределенной кучей кусков. Она, кстати, опять остыла, – расстроилась Наташка.

– Ничто не вечно под луной, – пробубнила я, покорно вставая с места и направляясь на подмогу.

– Включая собственный покой! – сквозь зубы процедила дочь, с усилием отнимая у Наины солонку.

Как нельзя вовремя ей пришла на помощь Дульсинея, в два прыжка одолевшая расстояние от холодильника до стола и шлепнувшая старушку по рукам. Та, прекратив сопротивление, отдала солонку, но тут же схватила свою тарелку и запустила ее в угол.

– Летающая тарелка!!! – ахнула Аленка, взирая на осколки и машинально посыпая стол солью.

– Кушать подано! – поторопилась заявить я, устанавливая блюдо с курицей на стол.

Во взгляде Наины появились блуждающие хищные огоньки. Цепкая ручка метнулась к блюду, но промахнулась. Я лихо оттащила его в сторону, не зная, можно ли кормить прелестницу жареными костями. Ее глаза с огромной скоростью захлопали ресницами. Губы растянулись в мечтательной улыбке:

– Ю-у-у-у…

Договорить ей Дульсинея не дала. Спохватилась и сунула в рот старушке чайную ложку йогурта, прихваченного из холодильника. Та сразу успокоилась.

– Будьте добры, Ира, заткните ей рот очередной порцией, – попросила меня сиделка. – Я пока подберу ей кусочек без шкурки и костей. А то может подавиться…

Наша трапеза проходила в несколько напряженной обстановке. Все, кроме Дульсинеи, торопились и, не ощущая вкуса еды, с беспокойством поглядывали на Наину, жевавшую быстрее нас всех – иногда заедая курицу очередной бумажной салфеткой. Наташка не выдержала, выскочила из-за стола и занялась бутербродами, сетуя на то, что не прихватили картошки – было бы посытнее.

– Картошка в подвале, – пояснила Дульсинея, ловко убирая пальцы с салфеткой от хищного рта подопечной. – К ужину приготовим. – И облегченно вздохнула, заявив, что Наина Андреевна сыта.

– А вы? – сочувственно спросила Алена.

– А я и подавно, – улыбнулась она. – Кормление – самый тяжкий момент в моей работе, когда у Наины обострение. Не следовало мне уезжать… Сейчас вот чайку с бутербродиком выпью, и хватит.

– Сидите-сидите! Я налью! – испуганно вскочила дочь, опередив сиделку. Боялась оставаться без поддержки рядом с Наиной.

Как выяснилось, зря. Та сидела совершенно отрешенная и безучастная ко всему и ко всем. Иными словами – никакая. Минут через пять мы вообще перестали ее замечать.

Перекусив на скорую руку, Евдокия Петровна подхватила больную, выдернула со стула и, ласково приговаривая:

– А мы идем гуля-а-ать, – потащила ее к выходу. – Вы не беспокойтесь, – бросила сиделка на ходу, – я ее всегда отдельно кормлю. Это просто сейчас так совпало. Она очень голодная была – весь угол пухового платка сжевала…

– Моль несчастная… – тихо пробормотала дочь. – Едва ли у нее это с рождения. Больше похоже на старческое слабоумие…

– Интересно, почему Дульсинею так ненавидит Юлька? – задумчиво спросила Наташка после минутного осмысления сказанного Аленой. – Характер у нее, конечно, еще тот! Но общий язык с ней найти можно. А самое интересное, она обожает Юлечку…

– Потому и обожает, что больше подавлять некого, – высказалась я. – А общий язык с ней пока нашла только ты. По натуре, чувствуется, дама-диктатор…