Особо опасны при задержании
Шрифт:
— Обошлись — и ладно. И так, видно, напереживался.
— Пошли, — перебил Курганников.
— Но мне приказано выйти в эфир! — напомнил молодой радист. — В функабвере ждут донесения о нашем приземлении.
— Ничего передавать не надо, — отрезал руководитель группы. — Тем более на месте приземления. За последнее время, правда, в других районах не вышли на связь несколько групп. Судьба их неизвестна. Не исключается, что их рации запеленговали после приземления и группы были уничтожены. Поэтому пока повременим с радиограммой.
— Для провала есть сотня других причин, — заметил Эрлих.
— Вы правы, — согласился
— Вы хотите сказать… Считаете, что кто-то информирует русскую контрразведку о времени и месте сброса групп абвера? — приглушенно спросил Эрлих.
— Я ничего не считаю, — перебил Курганников. — Я лишь выполняю приказ. А рассчитывают операцию и пекутся о нашей безопасности в абвере и РСХА.
— Но подозревать в сотрудничестве с НКВД генерала Краснова — это, простите, больше чем смешно! — хмыкнул Камынин.
— Подозревая всех, мы зайдем так далеко, что советскими агентами будем считать герра Канариса или рейхсминистра государственной безопасности! — зло, с откровенной усмешкой проговорил Саид-бек.
Курганников поправил на голове фуражку.
— Осторожность еще никогда и никому не вредила. И приказы, как известно, не обсуждают, а выполняют беспрекословно. Перенос на более позднее время первого нашего выхода в эфир и немедленный уход с места приземления — это приказ, и не мой. Он логичен и необходим для нашей же безопасности.
Курганников проглотил слюну — всем стало видно, как заходил его кадык — и зашагал по залитому луной лугу. Следом, чуть помешкав, двинулись четверо.
Лишь когда десантники скрылись за холмом и их шагов не стало слышно, двое мальчишек крадучись вылезли из сарая.
— Чеши за мной, да не отставай! — приказал дружку Гришка и, перепрыгивая комья вздыбленной земли, первым бросился к хутору. За ним, поддерживая падающие штаны, заспешил Ваня.
5
Строжайший приказ не выходить в эфир сразу же после приземления был дан диверсионно-разведывательной группе руководством абвера и РСХА. Эта необходимая (по мнению Вильгельма Канариса и Гиммлера) мера предосторожности должна была помешать советским пеленгаторам обнаружить у себя в тылу неизвестную рацию. Но главное: под носом у двух германских разведывательных организаций довольно продолжительное время и регулярно, периодически меняя код, место передачи и расписания частот, в аристократическом районе Ванзее, в пригороде Берлина, работала неизвестная рация. Перехваченные функабвером ее радиограммы не поддавались расшифровке, хотя над ними дни и ночи не один месяц корпел целый отряд первоклассных многоопытных специалистов. Нет ли прямой связи между работой неизвестной рации и провалом засылаемых за линию фронта агентов? Может быть, утечка секретной информации происходит в самой «лисьей норе», как за хаотичное нагромождение коридоров прозвали главную резиденцию абвера? Или информатор советской разведки пребывает в окружении Краснова? Именно по этой причине, когда, простившись с пятью агентами, генерал Краснов надел с помощью хорунжего шинель и шагнул к дверям особняка, перед ним вырос дюжий человек в черной форме.
— Все остаются в здании! Выходить запрещено! — холодно и бесстрастно проговорил эсэсовец.
— Позвольте! Но сейчас десятый час! — недовольно заметил Краснов.
— У меня приказ никого не выпускать!
Краснов в растерянности оглянулся на Егорычева, который неуклюже топтался рядом, затем перевел недоуменный взгляд на полковника Крумиади [3] и майора Синицына.
— Не кажется ли вам, господа, что мы арестованы? Отчего же тогда нас не обезоружили, не бросают в тюремные машины?
3
Крумиади — белоэмигрант, обрусевший грек, в конце 1942 года стал личным секретарем предателя Родины, бывшего советского генерала Власова.
— Произошло какое-то досадное недоразумение, — пришел на помощь Синицын. Он сбежал по лестнице и на чистом немецком языке обратился к загораживающему выход эсэсовцу: — Герр офицер, должно быть, не знает, что перед ним…
— Я знаю то, что мне надо знать! — грубо перебил эсэсовец. — Не люблю повторять, но сейчас вы вынуждаете к этому: есть приказ никому не покидать здания. Кто бы это ни был. Хоть сам рейхсфюрер!
Мысль о том, что он может задержать согласно приказу самого Гиммлера, показалась эсэсовцу настолько фантастичной и нелепой, что он расхохотался.
— Когда мы сможем поехать по домам? — поинтересовался Синицын.
— Не раньше утра. Сейчас здание оцеплено моими людьми.
— Благодарю вас, — учтиво сказал Синицын и, обернувшись к генералу, перешел на русский: — Не стоит вступать в пререкания. Возмущение ни к чему хорошему не приведет и лишь ухудшит наше положение.
— Вы правы. К сожалению, правы, — угрюмо согласился Краснов.
— Не будет ничего страшного, если мы проведем эту ночь без комфорта. Прикажите денщику отыскать одеяло и подушку.
— А вы?
— Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Я устроюсь в приемной.
«Любезный малый, — с теплотой подумал Краснов. — Во всем прав. Препаршиво только, что этот солдафон из СС проявил явное неуважение к моему званию. Синицыну и моим подчиненным не следовало присутствовать при нашем столкновении…»
Генерал отдал хорунжему шинель и, устало сутулясь, поднялся по лестнице, с трудом одолевая ступеньки. Следом шел Синицын. Он был спокоен, даже излишне спокоен.
Возле одного из кабинетов, где на пороге сгрудились испуганные сотрудники, Синицын развел руками, дескать: «Все мы вынуждены подчиняться. Что поделаешь?»
— Желаю спокойной ночи!
Синицын склонил голову и, зевнув, перекрестил рот.
Глядя на безмятежный вид майора, которому, по всему видать, не терпелось поскорее улечься спать, никто бы не подумал, что внешнее спокойствие стоит Синицыну неимоверных усилий.
Предусмотрительность адмирала Канариса, которую советский разведчик не мог предвидеть, исключала какую бы то ни было возможность своевременно, до наступления утра, передать в Центр шифрованную радиограмму о заброске диверсантов за линию фронта, что помогло бы сотрудникам советской контрразведки встретить пятерых агентов абвера на месте их приземления.