Особо торжественный случай

Расулзаде Натиг

Сколько репетировали, волновались! Зачем? Неужели это все, и завтра снова начнутся беспредельные будни?

Когда мрачный учитель пения со своим оркестриком пробирался сквозь толпу на улице возле сельсовета, ему показалось, что он слышит смешки

за своей спиной. Тогда вдруг он решительно раздвинул толпу своими короткими руками, построил в ряд приунывших ребят и, понимая, что совершает ошибку, которая может дорого ему обойтись, но тем не менее решительно отмахнув все страхи, поднял свою кизиловую дирижерскую палочку:

– Приготовились!

Туш грянул на улице среди толпы, как пожарный набат, как гром среди ясного дня, как бедствие.

В зале насторожились. Заведующий роно хмуро кивнул директору на дверь, директор школы выбежал на улицу как ошпаренный и, наскочив на учителя пения, схватил его за РУКУ

– Ты что, спятил!
– зашипел он в ярости.
– Пошли отсюда! Марш! Посреди речи уважаемого товарища из города... Позор! Безобразие! Мы с тобой потом поговорим!
– И директор побежал обратно.

Учитель пения сгорбился, съежился, стал меньше, даже отутюженные тщательно брюки враз лишились своих стрелок, а галстук повис до смешного неуместной тряпкой на шее.

Теперь, уходя, он слышал за спиной откровенный смех. Но он шел домой и почти не жалел ни о чем и думал, что как там ни крути, а все-таки он оказался нужен, и маленький праздник,

в ожидании которого жил он долгие три дня и три ночи, все равно состоялся, хоть и оказался очень уж коротким. И учитель пения воспрял духом, и его уже совсем не тревожило грозное обещание директора. Он поднял голову и бодро зашагал к дому.

– Что так рано?
– взволнованно встретила его жена, и он, глядя на нее, вдруг понял, что вовсе она не старая, и зря он называет ее старухой, но эти его благие мысли длились лишь короткое мгновение, потому что в следующее жена уже не выдержала и перешла на всегдашний свой язвительный тон.
– Опять, наверно, что-то отмочил?..
– И он понял, что ошибся, просто проблеснула на миг молодость - с кем не бывает, а вообще-то старуха была старухой, каргой и останется ею до смерти.

Он промолчал, стал раздеваться, чтобы прилечь. Засыпал он уже под мерные, как шелест листвы, привычные ворчания жены, сетовавшей на то, что он неудачник, ничего не умеет, все у него валится из рук, никчемный он человечишко. Так он проспал до вечера, а вечером, как три дня назад, ворвались в дом внуки и еще с порога дружно закричали:

– А дедушка глупый! Дедушка дурак!

– Разве можно так о родном дедушке?
– беспомощно, тихо возразил он.

– Можно! Можно!
– загалдели внуки.

– Чего уж тут... Дурак и есть, - подтвердила жена.