Особое мнение

Сукачев Вячеслав Викторович

— Я представить не могу, а вдруг бы мы не встретились?

Они сели на садовую скамейку. Антон курил. Настя хотела, чтобы он обнял ее.

— У тебя дома будут неприятности?

— Нет, Антон. У меня очень хороший отец. Я только буду скучать по тебе, вот и все.

— Настя!

— Я приеду и сразу же пойду к нему на пасеку. Он летом совсем не живет дома. И при маме не жил. Там, на пасеке, у него домик, знаешь, на курьих ножках. А пасека над речкой, очень красивое место, Антон… Ты без

меня не будешь ездить на Зеленый остров?

— Нет.

— Не надо, Антон. Лучше я буду иногда приезжать, и мы вместе, ага?

— Ага, — он осторожно положил руку на ее плечи, и Настя, облегченно вздохнув, закрыла глаза.

— Я тебя об одном хочу попросить, Антон, — она слабо улыбнулась, — никогда не жалей меня. Хорошо?

— Хорошо, Настя.

— Есть что-то в этом обидное, когда тебя начинают жалеть.

— Я не буду.

— Не надо, Антон.

— Я боялся, что ты уже уехала.

— Глупый, как же я могла без тебя уехать? Я только очень ждала тебя… — И вдруг Настя перепугалась — Антон, она же знает, что ты сейчас у меня? Догадывается?

— Наверное.

— Антон, тебе пора идти.

Он сразу же обмяк и загрустил…

9

Тихо и безлюдно было на улицах Мухоловки. Низко над горизонтом и, как казалось, очень близко висел грустный месяц, а чуть левее и выше, помигивая, пролетал самолет. От воспоминаний, от близости Насти и еще бог весть от чего Петру Ильичу было невыносимо тяжело и тоскливо. Медленно шагая рядом с Настей, спотыкаясь на непривычной деревенской дороге, Петр Ильич временами непроизвольно морщился, как от сильной физической боли, и прикрывал глаза. Случайная эта встреча была непонятна Бармину, казалась противоестественной и вызывала безотчетное чувство тревоги. А может быть, тревожило его молчание Насти, совсем недавно такой бойкой и развязной, теперь же сосредоточенно и отчужденно идущей чуть впереди.

«Как же все глупо получилось тогда, — вздохнул Петр Ильич. — Да ведь мода такая была, — сразу же, в оправдание себе, пришло на ум. — Всех и вся судили. Собрания, диспуты на дню по три раза проводились. Что там Настя Зубова, на Анну Каренину косо посматривали. Время такое было, а теперь вот прошло. Другие понятия, другие взгляды на мораль и поступки…»

— Какая у вас тут тишина, — пробормотал Петр Ильич, — даже собаки не лают.

Настя не ответила, и Петр Ильич остро почувствовал, что неудовлетворен своими размышлениями о времени н морали. Что-то здесь было не так, он понимал это, но думать дальше почему-то боялся.

— Вы замужем? — рискнул спросить Петр Ильич, силясь разглядеть выражение лица Насти.

— Нет, — коротко ответила она и прибавила шагу.

«А что я мог сделать? — невольно раздражаясь, подумал Петр Ильич. — Все это зависело не только от меня. Та женщина пошла бы к директору, в партком, в райком, куда угодно и все равно добилась бы своего».

Бармин остановился н неожиданно сказал Насте совершенно противоположное тому, о чем думал сейчас:

— Поймите, Настя, у меня не было другого выхода. Я должен был провести собрание, должен потому, потому…

Петр Ильич сбился и замолчал. Настя, в двух шагах от Бармина, с любопытством смотрела на него.

— Ради бога, простите меня, — пробормотал в смущении Петр Ильич. — Не держите на меня обиды…

— А я и не держу, — спокойно ответила Настя. — И тогда не держала… Мне просто горько было и все равно… Только вот помните, вы как-то говорили, что когда-нибудь я еще поблагодарю вас? Нет, Петр Ильич, спасибо я вам никогда не скажу. Простить — прощаю, а спасибо не скажу…

На миг блеснули влажные Настины зубы, затем она повернулась и молча пошла дальше. Петр Ильич, озадаченно ступая следом, никак не мог решить: улыбнулась ему Настя или то была гримаса боли. Во всяком случае, чувствовал он себя скверно, гораздо сквернее, чем в первые минуты встречи с Настей.

Наконец дошли до гостиницы и остановились у высокого крыльца. Из окон падал уютный желтый свет. Петр Ильич вспомнил дом и тяжело вздохнул.

— Ну, я пошла. — Настя усмехнулась. — Буду догуливать…

Что-то надо было сказать, что-то такое просилось из души Петра Ильича, но он никак не мог уловить это что-то, волновался и, наконец, сбивчиво заговорил:

— А я, знаете ли… Были неприятности на работе… Перебрался вот в ваш район… Инструктор, значит, в отделе пропаганды… Недалеко уже и до пенсии… Как-то так вот, незаметно, и жизнь прошла… А тогда, в институте, обстоятельства были против…

— Спокойной ночи, — перебила Настя. — Мне надо идти.

— Спасибо вам…

— Не за что, Петр Ильич.

Она повернулась и медленно пошла улицей: маленькая, одинокая, с вяло опущенными плечами.

Петр Ильич Бармин опустился на крыльцо и бессмысленно уставился в одну точку, чувствуя в себе пустоту. В какой-то миг показалось ему, что вся прежняя жизнь, вместившая столько дел и событий, заполненная тревогами и радостями, была игрушечной, разыгранной, как в любительском спектакле, где он думал и поступал по подсказке неведомого суфлера, а теперь вот, в никому не ведомой Мухоловке, спектакль окончен, он вышел из театра и должен самостоятельно принимать решения, самостоятельно думать и поступать…

Где-то за гостиницей, ближе к реке, одиноко кричала неизвестная Петру Ильичу птица.

1976