Особый приказ
Шрифт:
Огненный палец продолжал слабо мерцать, когда дракон затих. Он продолжал мерцать, когда волшебники начали аккуратно пилить чешую на лапе. И даже когда Умов поднял его в руке, по нему все еще пробегали бледно-желтые искры. О таких вещах все трое только читали; на их счастье, книги подробно описывали, что и как надо делать с такой находкой. Они работали быстро, уверенно, в точности выполняя наставления из учебников.
Пути до башни Умов почти не запомнил. Быстрый марш и мельтешение теней вокруг слились в одну кашу. В памяти отпечатался только один момент, когда откуда-то сзади донесся протяжный вой, очень похожий на хохот. Казалось, неизвестная тварь потешается над ними, не
Гости появились с наступлением темноты. Люди узнали о них еще до того, как смогли что-то услышать и увидеть. Ярче засиял пробник. Нагрелись пентаграммы. Наконец, вокруг повисла мертвая тишина: затаились вся лесная мелочь, еще не сбежавшая из этого проклятого места. И в этой тишине прозвучал знакомый вой. Через брешь в стене Умов видел на опушке что-то большое, темное, косматое и двуногое. Существо стояло, вытянув длинную шею. По всей видимости, оно разглядывало башню и принюхивалось, но не рисковало выйти на открытое пространство.
Если на поляне время утекало, как песок сквозь пальцы, то ночью в башне оно тянулось, как патока. Незнакомая им тварь бродила вокруг. То она выходила из-за деревьев и подолгу таращилась на постройку. То она принималась выть. Но чудовище, выглядевшее как насмешка и над зверем, и над человеком, не рисковало связываться с людьми, только что убившими дракона. За невидимую границу оно так и не шагнуло. В конце концов, люди привыкли и к этому. Умов устал настолько, что задремал даже под вой.
Тварь ушла только под самое утро, когда звезды начали гаснуть. Умов в это время бдил и видел, как массивная туша в одно мгновение развернулась и скрылась в чаще, издав на прощание особенно громкий вопль. Пробник погас в тот же самый миг, когда солнце появилось за горизонтом. Собирались они быстро. Шли еще быстрее. Но на этот раз никто их не преследовал. Скорее всего, запах смерти и страха от голов дракона оказался сильнее аромата человечины.
Они прорвались. Дошли до ждавших их бойцов и выдвинулись к Камню. Они шли домой.
* * *
Двое стрельцов, ходивших по стене, время от времени косились на окна комнаты Ивана. Там горел яркий белый свет, ни капли не похожий на робкий огонек свечей. Сделав все дела, которые нельзя было отложить, Умов опустился в кресло и вытянул ноги. Только сейчас, почти в домашней обстановке, он почувствовал, как исчезает леденящий спину холодок. От неплотно закрытых ставней тянуло свежим вечерним воздухом, приятной прохладой, которая не имеет ничего общего со стылым дыханием опасности.
Одна из голов дракона — темно-зеленая, рогатая, уродливая — заняла половину рабочего стола. Огонь в глазах чудовища давно потух; в остекленевшем взгляде не осталось ни капли гипнотической силы. Она успела подсохнуть, и сейчас от нее слабо пахло золой и — почему-то — старыми книгами. Умов смотрел на полуоткрытую пасть, на длинные, в половину ножа, зубы, и его не покидало странное чувство. Еще два-три дня назад эти зубы могли его убить в мгновение ока. Сейчас волшебник мог подойти к распластанной на столе голове и приступить к своей работе. Хватало почти всего — и времени, и сил, и знаний. Не было лишь одного — спокойствия.
Умов знал, что не может приступить к делу до того, как разберется с этим странным чувством, так похожим на трепет. Он не раз и не два убивал драконовых детей и потом бесстрастно работал с их останками. То, что он испытывал сейчас, не имело ничего общего с нервозностью новичка. Почти так же чувствует себя ювелир, которому дали на огранку ценный бриллиант. От окна дохнуло свежим, прохладным воздухом, и в этот миг Умов наконец осознал то, что все это время было придавлено чудовищным напряжением нескольких дней. Они убили дракона. Даже не так: они совершили то, что по любым меркам является великим подвигом.
Умов почувствовал, как в его мыслях заворошились, ожили новые ощущения, до этого ускользавшие от него. Он вспомнил, как стоял над поверженным драконом рядом с сестрами Черновыми. Неделю назад он обязательно напомнил бы себе, что он им не ровня. Или встал бы на шаг сзади. Или ссутулился бы в позе вечного полупоклона. Или молчал бы, пока его не спросят. Но даже для ледяной Василисы в тот момент казалось нормальным видеть Умова как равного.
Это ощущение опьяняло даже сильнее, чем наконец пришедшее чувство победы. Он успел проникнуться тем, что на короткое время барьеры внутри сословия исчезли. Вместо княжеских дочерей и худородного дворянчика дракона одолели трое магов Корпуса. В тот момент Умов в своих мыслях стал сначала волшебником, а потом уже худородным дворянином.
* * *
Ему приснился насквозь неправильный сон, не то, чтобы кошмарный, именно неправильный. Он осознавал, что спит, что события идут не так, но не мог ни изменить происходящее, ни вырваться из морока.
Дракон их убивал. Каждый раз по-разному и каждый раз это происходило быстро и кроваво. Лютый промахивался при первом выстреле и чудовище оказывалось ненамного быстрее; ровно настолько, чтобы люди не успевали ничего сделать. Потом, как в сказке, все начиналось снова с команды «Огонь!», Лютый попадал точно, но уже Умов не успевал задержать монстра, и дракон разрывал людей в несколько ударов. Сон вернулся в начало, и теперь оплошал Изяслав. Стрела вместо мягкого драконьего неба попала в бронированный подбородок, и охотников накрыла струя пламени.
Раз за разом они совершали одну-единственную ошибку, и все заканчивалось меньше чем за минуту. Последнее видение Умов запомнил особенно хорошо. Богдан замешкался вместе с собакой, и тут же его голова исчезла в пасти дракона. Что-то шлепнуло сбоку, и Умов, обернувшись, увидел, как Василиса летит безжизненной куклой. За миг до того, как к нему метнулась голова, состоявшая, казалось, только из зубастой пасти, он открыл глаза.
Умов проснулся среди ночи. Несколько секунд он лежал в темноте, пребывая на грани между реальностью и забытьем. Его ноздри щекотал слабый запах пепла. Умов принюхался; от голов до сих пор пахло той серой поляной посреди леса. Он поднял голову. В полумраке угадывались очертания драконьей головы; волшебник увидел потухшие глаза, и сновидение отступило окончательно. Дракон остался жив только в ночных кошмарах. Наяву он уже несколько дней как убит людьми. Умов встал и приоткрыл окно. С улицы потянуло чистым воздухом. Не тратя времени зря, волшебник снова улегся спать; кошмары больше не беспокоили его до самого утра.
* * *
Изяслав сосредоточенно скрипел пером. Все, что они здесь сотворили, надо перенести на бумагу. Описание найденных тварей, боев, допросы, результаты проб и активность точек — все это следовало записывать по установленным правилам. Эти записи будут тщательно читать. Из года в год столица контролирует процесс накопления опыта: долгий, сложный, и необходимый.
На большом, потемневшем от старости столе перед ним лежали шесть докладов. От сухого рапорта Петра и целого трактата Василисы до кривых букв из-под пера Богдана и отчета Лютого, который записали с его слов. Все это он сводил в один подробный отчет, укладывая схватку с драконом в сухие строчки, где не было места пережитым эмоциям. Только подробное изложение: кто где стоял, кто куда стрелял, у кого что получилось.