«Особый путь»: от идеологии к методу
Шрифт:
Несомненно, Провидение даровало русскому народу его чувство преданности правителю, однако Бенкендорф подчеркивал в отчете, что самостоятельные действия и добродетели Николая в не меньшей степени способствовали укреплению его связи с народом и всеобщему благоденствию. Основной акцент он ставил на фигуре самого русского монарха:
Таковое в течение последних пяти лет развитие внутреннего благосостояния России и политического ее веса совершенно изгладило мысль о несчастном царствовании и заменило скорбное чувство сие общим чувством доверия к Государю как к виновнику настоящего блестящего положения России. Существование Государя признается ныне необходимым условием для удержания Отечества нашего в сем цветущем положении и для приведения к успешному концу всех посеянных Им начал усовершенствований и улучшений [Обозрение 2006: 141].
Речь идет о «существовании» даже не института самодержавия как такового, а конкретного «самодержца», Николая I. В отчет оказалось включено подробное описание случившегося в августе 1836 года эпизода, изначально императору чрезвычайно неприятного, – выпадения из дорожного экипажа близ города Чембар во время традиционного путешествия по России, в результате чего Николай сломал ключицу и вынужден был вернуться в Петербург. Несчастье, постигшее монарха, вызвало,
32
В числе уникальных личных качеств Николая составители отчета называли «твердость», «неустрашимость», «силу характера», «самоотвержение для пользы <…> народа», «семейные добродетели», «уважение <…> от иностранных держав» [Обозрение 2006: 141].
Успехи николаевского царствования объяснялись в отчете III отделения личной харизмой, добродетелями и исключительными качествами самого императора – и в этом пункте Бенкендорф расходился с Филаретом. Московский митрополит, фиксируя достижения текущего правления и признавая заслуги Николая, тем не менее подчеркивал, что полной доверенности к монарху нельзя достичь без помощи христианства и православной церкви. Между тем Бенкендорф о церкви и религии вообще не упоминал, связывая «народное расположение к Государю» лишь с действиями самого правителя.
Филарет и Бенкендорф, без сомнения, сходились в другом: и проповеди августа 1836 года, и отчет III отделения свидетельствовали о том, что Россия фактически достигла предела своего исторического пути – наивысшей стадии благоденствия, за которой качественного развития как такового уже не предвиделось. В отчете смысл последующего периода истолковывался с помощью органицистских метафор «цветения» и «посева»: «посеянные» императором «начала» уже принесли с собой «процветание», а в будущем ему предстоит довести начатое до «успешного конца».
В публикациях официальной газеты «Северная пчела», находившейся под патронажем III отделения, второй половины 1836 года доверенность подданных к государю также связывалась с идеей личной харизмы Николая как главного подателя благ в России. Возможности монарха явно превосходили человеческие – так, в описании приезда Николая в Москву 10 августа и последующего его появления перед московскими жителями говорилось:
Не даром добрый Русский народ называл встарину и теперь еще называет Благоверного Царя своего красным солнышком всея святой РусиКазалось, Царь Русский привез с собою благодать и милость Божию: Он приехал, и вместе с Ним показалось солнце и рассеялись осенние тучи, которые наводили грусть и тоску на всех жителей Московских. В нынешнее холодное и ненастное лето давно уже не любовались таким ясным небом, давно не дышали таким тихим и благорастворенным воздухом [33] .
33
Северная пчела. 1836. № 186. 17 августа, понедельник. С. 741 (Внутренние известия. Санкт-Петербург. 16 августа). Образ Николая как «царя-солнца» акцентировался и в другом материале «Северной пчелы»: «Русский Государь (мы говорим без аллегории, без преувеличения, без лести) есть благотворное светило Своей земли, воспитающее, всеоживляющее» (Северная пчела. 1836. № 213. 18 сентября, пятница. С. 852; статья «Наблюдения в отечестве», посвященная посещению Николаем I Нижегородской ярмарки).
Отчеты о путешествии Николая по России фиксировали разные стороны публичного образа русского императора: Николай как объект особой народной любви и сердечной привязанности [34] , Николай как отец своих подданных-детей [35] , Николай как «великий хозяин русского Царства» [36] . Ключевыми средствами для описания единства императора и его народа становятся «семейные» метафоры. Прочность связи между императором и жителями России обосновывалась их особым эмоциональным, интуитивным характером.
34
«Словно светлых праздников жители Москвы, каждый год, ждут приезда своего Государя, и, кажется, сердца Москвитян стосковались бы, если бы в который нибудь год Он не посетил Москвы, не отдохнул среди любящего Его народа от Своих царских забот, не утешил Своим ласковым приветом, не полюбовался на Москву, Им любимую, благодеемую, украшаемою. Поймите это взаимное чувство Царя и народа; оно высоко, оно свято, оно залог величия: подданные ждут и считают радостью явление среди них своего Повелителя; Он является, как благодать Божия на жаждущую ниву сердец» (Северная пчела. 1836. № 192. 24 августа, понедельник. С. 765 (Внутренние известия. Санкт-Петербург. 23 августа. Сообщение из Москвы от 14 августа)).
35
«Он явился, и как радостный лепет младенца приветствует отца, приветствовал Его народный клик: ура! Столь знакомый врагам России на полях брани, бессмертный вестник Русских побед, этот клик высказывал здесь сердцу царскому привет детей, и на сей раз гул его звенел в недрах громадного колокола, свидетеля стольких событий, ровно сто лет пролежавшего в недрах земли, и теперь воздвинутого на Царскую Площадь, как будто красноречивый в самом безмолвии своем памятник, на сравнение прошедшего с настоящим» (Там же); «Здесь (на Нижегородской ярмарке. – М. В.) не нужны были необходимые в других странах меры полиции к удержанию порядка в несметной массе людей: – здесь дети окружали отца» (Посещение Государем Императором Нижегородской Ярмарки // Северная пчела. 1836. № 192. 24 августа, понедельник. С. 768); «Но в Москве, когда там пребывает Император, непостижимая эта разгадка блестит на cте тысяч радостных лиц, излетает из тысячи уст. Вот слово этой разгадки, как я его видел и слышал: „Весь Русский народ есть одно великое семейство, а Император его отец“ (разрядка автора. – М. В.)» (Наблюдения в отечестве: Письмо Русского в Париж (окончание) // Северная пчела. 1836. № 274. 30 ноября, понедельник. С. 1093).
36
«…Мы видели прекрасное зрелище: Царя-хозяина, Который хотел сам на месте обозреть главное средоточие внутренней торговли, и встречу Европы с Азиею, во взаимной мере предметов самой разнообразной промышленности, обрадовать производителей и свой добрый, трудолюбивый народ, среди их мирных занятий, отсюда разливающих источники богатства, не только по всей России, не только в Европу, но даже в степи древней Азии и в леса отдаленной Сибири. Все это хотел Сам видеть Великий Хозяин Русского Царства, и, уделяя драгоценное время от всех государственных дел и занятий, поспешил приездом на Нижегородскую Ярмарку» (Северная пчела. 1836. № 192. 24 августа, понедельник. С. 767; описание посещения Николаем Нижегородской ярмарки).
Метафоры пути в текстах «Северной пчелы» второй половины 1836 года использовались редко; как правило, речь заходила о великой будущности России: «Мы же, слава Богу, русеем с каждым днем более и более. Это значит, что великая будущность разверзается пред нами» [37] . «Великая будущность», несомненно, подразумевала определенное движение вперед, однако не менее очевидно было другое: сравнение между историческим прошлым, настоящим и будущим (за исключением истории самого николаевского царствования с 1826 по 1836 год) по шкале «лучше – хуже» в планы Бенкендорфа и близких к нему публицистов явно не входило [38] . Грядущее процветание оказывалось связано не с реформами или иными нововведениями, а с сохранением и экстенсивным усовершенствованием настоящих порядков – причем надежды на такой сценарий ассоциировались не столько с династической преемственностью, сколько почти исключительно с фигурой действовавшего монарха.
37
Наблюдения в отечестве: Письмо Русского в Париж: (Из Quotidienne) // Северная пчела. 1836. № 273. 28 ноября, суббота. С. 1092.
38
О том же, по сообщению М. И. Жихарева, говорил Бенкендорф М. Ф. Орлову, когда они обсуждали содержание первого «Философического письма»: «Прошедшее России удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение…» [Лемке 1909: 411] (оригинал по-французски).
В этой перспективе ответственность за стабильность, а значит, и за благоденствие ложилась прежде всего на III отделение императорской канцелярии и корпус жандармов, призванных обеспечивать связь между монархом и его народом поверх устоявшейся бюрократической иерархии. Собственно, «цветущее» положение дел в стране и наступившее «спокойствие» во многом стали итогом десятилетней деятельности руководимых Бенкендорфом ведомств [39] , поскольку именно для достижения этой цели – всеобщей «тишины» – в 1826 году и была образована жандармерия. В инструкции жандармским чиновникам Бенкендорф в 1826 году отмечал:
39
Бенкендорф отчетливо противопоставлял собственные успехи результатам ведомственной деятельности Уварова. В отчете III отделения за 1836 год о Министерстве народного просвещения говорится: «…Учебное наше просвещение еще в колыбели» [Обозрение 2006: 153], при том что в 1835 году в итоговом документе контролирующего ведомства с уверенностью утверждалось: «Сия важная отрасль государственного управления со времени назначения нынешнего министра получила, можно сказать, новую жизнь. В два года необыкновенные сделаны успехи в отношении устройства и размножения учебных заведений» [Обозрение 2006: 136].
Стремясь выполнить в точности Высочайше возложенную на меня обязанность и тем самим споспешествовать благотворной цели Государя Императора и отеческому его желанию утвердить благосостояние и спокойствие всех в России сословий, видеть и их охраняемыми законами и восстановить во всех местах и властях совершенное правосудие, я поставляю Вам в непременную обязанность <…> следующее: <…> Наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьей либо личной властью, или преобладанием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных. <…> Вы в скором времени приобретете себе многочисленных сотрудников и помощников; любящие правду и желающие зреть повсюду царствующею тишину и спокойствие, потщатся на каждом шагу Вас охранять и Вам содействовать полезными советами, и тем быть сотрудниками благих намерений своего Государя (курсив мой. – М. В.) [Инструкция 1871: 197–199].
Таким образом, официальная интерпретация истории первого николаевского десятилетия на троне заключалась в том, что «особый путь» развития России, по сути, подошел к концу. За уникальными успехами текущего царствования могли следовать лишь бесконечное и ничем не омрачаемое благоденствие, «тишина» и «спокойствие». В этой перспективе основу государственного управления составляли не министерства, чья функция в данном контексте сводилась к минимуму – поддержанию прежнего порядка, а контролирующие идеологические ведомства. Таким образом, разговор об «особом пути» вновь велся на языке межведомственного соперничества.