Особый случай
Шрифт:
– Там, – сказала девушка, растягивая слова. – Там аспирин…
Моряк ткнул пальцем наверх, на багажную сетку. Там лежала коричневая сумочка. Таня достала и подала сумочку девушке. Та вяло, словно плохо заведенная кукла, отрицательно покачала головой, и Таня поняла, что в сумочке ей надо рыться самой.
В сумочке оказалась целая аптечка.
02 часа 21 мин.
Свердловск, командно-диспетчерский пункт Кольцово
В два восемь Виталий передал самолет отца диспетчеру подхода, и Крылов, все поняв, сказал:
– Принял!
– Сдал! – выкрикнул Виталий
На «вышке» было темно, я Виталия не сразу разглядел неподвижную фигуру Баранова – диспетчера «круга», [27] стоявшего у стеклянной стены «вышки». Вообще-то место у Баранова за пультом, у экрана локатора, но, очевидно, на «круге» сейчас не было ни одного самолета, и Баранов наблюдал за приготовлениями на посадочной полосе.
27
Самолет перед посадкой, как правило, делает над районом порта «круг».
– Виталий? Отпущен?
– Отпущен – откликнулся Виталий, осторожно, чтобы не задеть в темноте за пульт или стул, продвигался к Баранову и, уже подойдя почти вплотную, заметил, что тот не один: рядом с ним стоял второй хозяин «вышки» – диспетчер посадки.
– Отец летит? – тихо, как бы между прочим, спросил Баранов.
– Отец, – подтвердил Виталий и прижался лбом к прохладному стеклу.
Отсюда, с «вышки», хорошо просматривался аэродром со всеми стоянками, рулежными дорожками я ярко освещенной полосой. Никогда еще Виталий не видел столько света на полосе: десятки прожекторов – аэродромных и автомобильных – прорубили в темной мглистой апрельской ночи светящийся коридор, и не сразу Виталий заметил автомобили, выстроившиеся на поле чуть в стороне от полосы.
– Это они хорошо придумали с автомашинами, – сказал Баранов.
– Не ослепили бы, – тихо отозвался диспетчер посадки.
– По курсу светят. Главное, чтобы заметили полосу сквозь облака…
Диспетчер посадки глянул на светящийся циферблат часов и сказал Баранову:
– Принимай, сейчас передаст тебе.
Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.
Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.
А Виталий, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, скользил взглядом по ярко светящейся полосе дальше, в конец, пока не увидел на третьей рулежной дорожке длинные, похожие на заправщиков «пожарки», и рядом – едва различимую сквозь морось – белую «скорую помощь».
– «Круг», – услышал он сзади себя голос диспетчера подхода, искаженный усилителем. – Прими 75410, высота тысяча сто. Посадка по-аварийному.
– 75410 принял, – ответил Баранов и сразу вызвал самолет: – 75410, Кольцово, «круг», доложите курс.
Самолет ответил немедленно, но ответил не отец, а командир:
– Кольцово, «круг», 75410. иду курсом двести шестьдесят.
Командир, как и диспетчеры, говорил спокойным, будничным тоном, да и шли они почти посадочным курсом, а значит, должны выйти на полосу точно, и, если бы не предупреждение, что самолету предстоит посадка по-аварийному, да если бы не пожарные и «скорая», можно было бы подумать, что иллюминация, которую устроил на полосе начальник управления, – в честь прилета какого-то высокого зарубежного гостя…
Виталий увидел, как от здания командно-диспетчерского пункта отъехала желтая со щитом на русском я английском языках – «Следуйте за мной!» – машина руководителя полетов порта, увидел, что машина направилась к третьей рулежной дорожке, туда, где темнели пожарные и «скорая», и бросился вон не в силах больше выдержать вида этой нарядной, так ярко и празднично расцвеченной посадочной полосы…
Он заскочил «под колпак». Тут же, на «вышке», часть объема зала была выгорожена тяжелым темным материалом – «колпак», под которым сидел диспетчер посадки. У него был особый, пишущий экран локатора, на котором белой линией была изображена глиссада – идеальная кривая посадки. Сзади и над головой диспетчера был укреплен специальный фотоаппарат, нацеленный на экран. Фотоаппарат снимал с большой выдержкой весь процесс посадки, и на пленке оставались две кривые: глиссада теоретическая и та, которую сумели выдержать пилоты. И еще на пленке отпечатывалось наборное плато: дата, время посадке и номер самолета. Набором этих цифр и занимался сейчас диспетчер: «75410 – 3 апреля – 02 ч. 25 мин»
– Не вышел? – спросил Виталий диспетчера. Диспетчер глянул на экран и указал на дрожащую у самого края точку. Потом прислушался и сказал:
– Идет.
И в то же мгновение Виталий и сам услышал: идет.
02 часа 24 мин.
Пилотская самолета № 75410
Получив от Невьянцева листок с рекомендациями по запуску двигателя в воздухе, Селезнев выругался: «Что они там – белены объелись? Холодный ведь движок!». Однако, дойдя до последнего пункта – «Запуск отработан в испытательном полете 3.04, в 01.48 в зоне Домодедова», задумался: «Ишь ты, выходит, они там, в Москве, времени зря не теряли – даже испытателей на ноги подняли… Но что тогда делать нам?»
Ему не надо было объяснять, почему запуск рекомендован на высоте восемьсот метров; если вдруг двигатель не запустится, а винт будет в режиме авторотации… «Что такое сорок километров запаса? [28] – размышлял Селезнев, – Пискнуть не успеешь, как посыплешься вниз и будешь сыпаться, согласно инструкции, шестьсот метров. Так что, почему восемьсот – ясно, хоть двести останется в случае чего. Но какая это высота – двести метров?»
И не надо было ему объяснять, почему нельзя запускать двигатель на большей высоте: холодно.
28
Приборная скорость для Ил-18 при двух работающих двигателях равна 320 километров в час, а критическая, то есть срыва в пике [неверно: скорость сваливания] – 280. Таким образом, разница между ними 40 километров в час.
– Осипыч, – нажал он на штурвале кнопку переговорного устройства. – Сколько за бортом?
– Минус двадцать два.
– Ясно.
Они в это время подходили к Артемовскому, и высота у них была две триста. «Две триста и минус двадцать два…» Конечно, он знал, что инструкция разрешает запускать двигатель в воздухе при температуре масла не ниже минус пяти… «Но ведь и там, в Домодедове, надо полагать, испытывали запуск не при минус пяти, а ниже, иначе какого черта было им испытывать?»
– Осипыч! Когда будем на высоте восемьсот метров? То есть меня интересует, сколько времени от этой высоты до посадки?
Геннадий Осипович подсчитал и сообщил:
– Шесть минут сорок секунд.
– Кхм… – прокашлялся Селезнев. – Семь минут… Сгоришь к чертовой матери за эти семь минут без огнетушителей…
Однако кто за него мог оценить, где больший риск: терять высоту из-за обледенения с угрозой «сесть» (сесть, разумеется, в кавычках) где-то между Артемовским и Свердловском или же запустить двигатель с угрозой в третий раз вызвать на самолете пожар? «Поздно, – решил он. – Спасибо вам, испытатели, но мы уж доберемся как-нибудь на двух».