Осот

Дяченко Марина и Сергей

Я не слушал его. Смотрел на поляну: с двух сторон она была огорожена, как забором, густым ельником. Несколько огромных сосен, когда-то уцелевших в огне, колоннами тянулись в небо. Между их темными, поросшими мхом стволами теснились маленькие березы: я готов был поклясться, что их высаживали здесь специально, помогая лесу опомниться после пожара. Десять лет назад, пятнадцать…

– Хорошее место для встречи, – сказал я вслух.

Маг промолчал.

– Ты не знаешь, с кем барон собирался здесь говорить? У тебя нет даже предположения?

Он

снова промолчал. Утренний ветер дергал березы, заставляя их нервно, зябко перебирать листвой. Среди истоптанной травы лежал увядший василек.

Я наклонился и поднял его.

Цветок погиб не под каблуком стражника. Его сорвали раньше, возможно, далеко отсюда. Возможно, в поле. И это мог сделать кто угодно – сам барон. Или тот, с кем он встречался. Василек цвета неба уродился слишком красивым, чтобы умереть своей смертью; сейчас он обмяк, лепестки потускнели, стебель переломился пополам.

Не выпуская из рук мертвый цветок, я поднял с земли шишку. Сунул в карман. В детстве у меня была привычка – собирать семена, которые попадутся под ноги. Бабушка бранилась, вытряхивая мою куртку – полные карманы крошек, семян, сосновых иголок…

– Ты слышишь? – напряженно спросил маг.

Я поднял голову. Он был прав: в лесу что-то неуловимо изменилось и продолжало меняться прямо сейчас. Лес жил по чужим, йолльским законам, и я, который прежде знал Холмовый и любил, не мог теперь понять, что происходит.

Там, в глубине. В серых сумерках. За стволами. Все ближе и ближе.

Маг искоса глянул на меня – и обернулся в сторону ельника. Он тоже ничего не понимал.

Я вспомнил – что-то из детства. Из тех кошмарных снов. Не офорлы… нелюдь под нелюдью в чистом поле… что-то другое, не менее отвратительное, но куда более опасное…

– Берегись! – зачем-то крикнул маг.

Прошла половинка мгновения.

Я успел увидеть, как взлетает из-под низких еловых веток вожак. Беззвучно выпрыгивает вверх почти на полный человеческий рост, целит когтями в грудь магу и клыками – ему же в горло. Как маг вскидывает руку, и кольцо разражается белым огнем. Как все тело нападающей твари освещается изнутри, на мгновение становится прозрачным, видны кости, позвоночник, череп… очень похожие на человеческие, но уродливые, страшные… а потом тварь распадается на части, и одновременно из-под елок взвиваются, нападая на мага, еще три таких же.

Четверо кинулись на меня. Один навалился из-за спины. Я не устоял – у меня были связаны руки – и упал лицом в росу.

* * *

Это накатывает волной. Волосы встают дыбом. Все живое бросается в рост, в развитие, в старение, в осень и опять в весну… Ветер подхватывает листья… Вихрь, водоворот, зима и лето сменяют друг друга, лопается оболочка и снова нарастает, бегут соки, бежит кровь по жилам, скорее, скорее…

…Преврати их в мусор.

* * *

Я упал, а тварь навалилась сзади – мертвым грузом. Уже мертвым.

Я закрыл глаза.

Каждая

жилка дрожала. Как тогда, на вершине горы, когда дед сказал: «Тебя здесь не было». Я давно, очень давно не был веснаром…

И уж тем более – не убивал.

Я пошевелился, сбрасывая с себя тощую, роняющую шерсть, дряхлую тушу. Передернулся от отвращения. Подтянул колени, с трудом поднялся. Мага тоже сбили, он встал одновременно со мной – бледный, как жемчужина с далеких островов. Кольцо на его пальце горело синим и фиолетовым.

– Погоди, – выговорил я, пытаясь плечом стереть с мокрого лица прилипшие клочья шерсти. – Не нападай. Мы не договорили.

Он огляделся. Поляна была завалена дохлыми тварями – все они умерли на лету, в прыжке, от старости. Мутные глаза затянуты бельмами, клыки рассыпались прахом. Я с трудом узнал в этих «манфи» – волканов. Йолльцы привезли их на остров, йолльцы когда-то, давным-давно, натаскивали этих тварей для охоты на людей.

На счету мага был только один враг, тот, первый. От волкана мало что осталось: кучка пепла, понемногу уносимого ветром.

– Восемь, – сказал маг и сглотнул.

– Там еще двое… За елками. Дохлые.

– Откуда ты знаешь?

– Пойди, посмотри. Может, ты привык убивать без счета, а я – нет.

(«Сколько их было?» – спросила тогда бабушка, встречая нас на пороге, и я был благодарен деду, что тот не стал ей отвечать…)

Маг стоял среди этого побоища, среди горы дряхлых тел – и смотрел на меня. Это был странный взгляд. И ужаса в нем было все-таки больше, чем отвращения.

– Давай уйдем отсюда, – сказал я. Повернулся и пошел, не оглядываясь.

Он догнал меня и зашагал сзади – молча. Я слышал, как похрустывают веточки у него под ногами. Так, не говоря ни слова, мы спустились с пригорка и вышли на опушку как раз тогда, когда из-за холмов на востоке показалось солнце.

Возможно, это был мой последний рассвет, поэтому я замедлил шаг. Подставил свету лицо. Дом барона лежал ниже, и солнечные лучи до него пока не добрались.

Маг остановился рядом – по-прежнему очень бледный.

– Я же говорил тебе, – сказал я негромко. – Веснару для дела ни руки, ни глаза ни к чему. Зато теперь ты знаешь, как это будет с тобой. А я – как это будет со мной.

– Это мерзко, – отозвался он тоже вполголоса. – Веснарство – самый отвратительный из волшебных даров.

– Неправда. Веснарство – прекрасный дар. Дар жизни, а не смерти. Мы не виноваты, что вы явились сюда с йолльским законом. Что вы даже лес, мирный лес, превратили в бойню, где нелюди жрут друг друга.

Он не ответил. Пошел к дому, а я за ним.

Со стороны пригорка баронский дом казался двухэтажным. Дикий виноград оплел его стены сплошной плетенкой. Усики торчали в разные стороны – искали, требовали, шарили в поисках новой опоры. Каменная ограда здесь была совсем невысокой, волкану не составило бы труда перемахнуть ее с разбегу. Мы с магом одновременно подумали об одном и том же.