Осознание
Шрифт:
– Понимаю, – кивнул Эдвард, – и совершенно с вами согласен. Только Алису не наказывайте строже, чем уже поступили. Если для нее вступление в комсомол так важно, то не пишите никуда. Сейчас прошу вас не как вожатую, а как человека.
– А я и не собиралась ничего писать, – вожатая вдруг улыбнулась, – Просто хотела ее напугать, чтобы больше такие глупости не устраивала. Хотя ты меня очень разозлил на площади, и на тебя писать докладную собиралась уже серьезно. Не подумала сразу, что мог сделать это все только из-за Алисы…
– Значит, не стоило о таком говорить, – равнодушно пожал Эдвард плечами, – лично я воспринял грозившие ей проблемы тоже совершенно серьезно. Тем более, что она действительно виновата. Там, откуда я родом, не принято бросать слова на ветер.
– Пусть почувствует
– А с Алисой что? – на себя, по большей части, ему было все равно, а вот с этим вопросом хотел разобраться конкретно.
– Не бойся ты за свою возлюбленную, Отелло, – рассмеялась вожатая, – до ужина здесь досидит и может быть свободна. Хотя скажу ей, что из-за нее тебя и наказала, – она снова хитро улыбнулась.
– Ольга Дмитриевна, вы сами провокатор еще тот, – Эдвард тоже усмехнулся. Ему даже самому стало интересно, станет ли эта рыжеволосая красавица испытывать какие-то муки совести по этому поводу, либо же остаток дня проведет так же спокойно, как и прежде. Хотя после сегодняшнего разговора между ними предполагать можно было что угодно.
– А теперь пошли, – Ольга Дмитриевна встала, – Ключ от домика я у тебя заберу, а если выскочишь в окно, то рассержусь уже по-настоящему!
– Даю вам слово, что никуда не сбегу, – он даже по привычке два пальца ко лбу приложил, но быстро убрал, успев сообразить, что такой жест здесь не используют.
Алисы снаружи не оказалось, но Эдвард был уверен, что она где-то рядом, подслушивала разговор. Зато ее исчезновение вызвало тяжкий вздох у вожатой, которая снова собиралась здесь ее закрыть до ужина, а ловить по всему лагерю эту разбойницу снова явно не собиралась. Если только рыжеволосая до ужина не попадется вожатой на глаза, то можно считать, что получила досрочное освобождение.
Ольга Дмитриевна шла впереди, время от времени оглядываясь назад, но Эдвард смирно шел позади, собирая на себе взгляды любопытствующих пионеров, решивших, что нет ничего лучше, чем после обеда вывалиться на улицу и наслаждаться ярким и теплым солнцем. Хотя здесь, в жилом секторе лагеря пионеров было и не особенно много, большая часть из них сейчас, наверное, на площади или в районе пляжа, купается и загорает. Интересно, Славя тоже там сейчас? Эдвард вспомнил, что так и не попробовал тех обещанных пирожков с земляникой, для которых начинку и собирали вместе. Наверное, получились вкусные, если только местные повара снова не решили показать свое мастерство переводить продукты в бессмысленную несъедобную бурду.
С другой стороны, по лагерю, наверное, уже пойдут слухи, как и за что наказали Эдварда, да и вожатая старалась выглядеть максимально строго, когда возвращал ей свой ключ от их общего домика. Затем замок щелкнул за его спиной, оставив одного внутри, за исключением компании непонятного мутанта с серым лицом и какого-то дикаря с бумажным пакетом на голове. Никакого интереса ни один из них у Эдварда не вызывал, а ощущение пустоты внутри после того, как эндорфины начали постепенно выветриваться из крови, возвращая сознание к повседневным ощущениям, не способствовало повышению настроения.
Сев на кровать, Эдвард некоторое время листал первый попавшийся учебник из тех, что еще лежали неаккуратной стопкой на столике с его стороны, но мысли все никак не хотели ни на чем
Что он наделал? Этот вопрос так и стучал в сознании, вышибая все остальное с мощностью ударов пневматического молота, заодно вгоняя туда острые гвозди старых воспоминаний, окончательно рвущих то чувство радости и счастья, что испытал, когда увидел совершенно искренне светящиеся радостью глаза Алисы, когда эта девушка прижалась к нему. Что же он наделал? Зачем он так с ней поступил? Зачем он так с собой поступил? Ведь отлично знал, чем все это должно закончиться. И боялся этого сильнее всего остального. Учебник, слова которого все равно плясали между строчек, превращаясь в размытые и непонятные пятна, полетел в противоположную стенку, и Эдвард, закрыв глаза, завалился на кровать, почувствовав под головой мягкую и еще пахнущую грубым отбеливателем подушку. И воспоминания на него накинулись с новой силой, пробираясь под веки, такие же яркие, словно все происходило только вчера, такие же сильные и болезненные. Рефлекторно натянул подушку на лицо, крепко сжав двумя руками, будто пытаясь загородиться от них.
Темный коридор, выложенный каменной кладкой, старый и древний настолько, что уже давно стерлась память о тех, кто его выкапывал глубоко под основанием замка, освещенный лишь плазменными фонарями, висевшими на стене через каждые тридцать метров, уходил все дальше и глубже под землю. При ходьбе под подошвами ботинок на старом, выложенном керамзитной плиткой, полу хрустела старая каменная крошка, осыпавшаяся от времени с потолка. Сопровождающий его смотритель был единственным, которому Эдвард позволил сейчас пойти с ним, оставив снаружи даже свою свиту, не желая кому-либо еще открывать свою терзаемую душу. Почти не выходящий из своих подземелий старик с сухим вытянувшимся лицом, покрытым глубокими морщинами, уверенно шел впереди, пока не дошел до арочного прохода, искусно украшенных скульпторами в виде небесных стражей, поддерживающих свод. На каменном покрывале, что стражи держали в руках, старым шрифтом были вырезаны слова «Мы здесь обрели покой, не тревожь наш сон. Ибо в этом мире каждый лишь в пути, и мы свой прошли».
– Дальше я пойду один, – приказал Эдвард, подняв воротник своего камзола, чье золотое шитье поблескивало в свете фонаря смотрителя. Это казалось лишним в подобном месте, но он и так крал сам у себя время, которого оставалось и так очень мало. И все же, сюда он должен был прийти, – Ожидай здесь.
Смотритель только кивнул и протянул ему свой фонарь. Взяв закрытый в металлический корпус плазменный огонь в правую руку, Эдвард прошел вперед, под своды семейного склепа Карийских баронов, за столь долгое время их правления здесь превратившегося в настоящие катакомбы. Длинные коридоры, пересекающиеся под прямым углом, проходили вдоль больших ниш, где стояли надгробные памятники упокоившимся здесь дворянам. Воины, политики, полководцы, герои и просто те, кто был кровно связан с правящим в этих землях родом. Многим могилам уже было несколько тысяч лет, но за ними все так же бережно смотрели и оберегали, сохраняя так, словно установлены здесь надгробия совсем недавно, Эдвард шел мимо, не задерживаясь даже на то, чтобы прочитать имена тех великих, кто здесь похоронен. И чем дальше продвигался в затхлом воздухе склепа, тем тяжелее становилось идти, тем труднее становилось дышать, а слезы снова начинали подбираться неприятным и тяжелым комом к горлу.
Вот поэтому он и должен прийти сюда один. Никто не должен видеть, как плачет тристанский барон, никто не должен видеть его в эти минуты слабости. А слезы уже против воли капали из глаз, когда остановился перед совсем новым надгробием, с еще первозданной белизной обработанного камня, ради которого сюда и пришел. Скульптор действительно оказался талантлив, изобразив Дух Неба в виде фигуры в тяжелом балахоне и с капюшоном, закрывающим лицо, расправившей руки над лежащей у его ног молодой женщиной. Он практически точно изобразил все черты ее лица, казалось даже, будто она улыбается, если бы только не ее подвенечное платье, пробитое пулями. И надпись золотыми буквами у основания скульптуры гласила «Изабелла Карийская, жена Эдварда, барона Тристанского».