Остальное - судьба
Шрифт:
Потому что обстановка на крыше капитально изменилась: кучер стал крысой, карета — тыквой, красавица — бомжихой…
Вертолёт, как и предполагал журналист, оказался вполне гражданский, хотя экипаж его и был очень даже хорошо вооружён. И экипаж этот совершенно мирно беседовал с Мылом, Матадором и Киндером.
Главным, как понял Майский, был дяденька в тренировочном костюме, невысокий, смуглый, усы скобкой. Дяденьку охраняли двое типичных братков в новеньком камуфляже. Они, правда, помалкивали, но было видно, что ребята опытные и к любым неожиданностям готовые, не то что Дэн.
Были и ещё двое незнакомцев — огромный детинище с детским лицом и с ним второй, среднего роста, а физиономия у него прикрыта была снизу чёрным платком. Комбезы у этой парочки выглядели так, словно их владельцы провели недавно женскую борьбу в грязи на потеху невзыскательной публике.
— Да, не вас я тут ожидал, — сказал усатый. — Теперь и не знаю, что думать…
— Да ведь и мы тебя не ждали, Горох, — сказал Матадор. — Я слышал, что повесили Гороха где-то на Материке в стенном шкафу за хорошие дела…
— Это, наверное, шаман Мазафака тебе сказал! — рассмеялся Горох.
— Может, и Мазафака, — ответил Матадор. — Случается и ему иногда правду молвить…
— Так ведь теперь и вас повесят, — сказал Горох. — Только не в шкафу, а на перекладине перед баром, как предателей славного сталкерского дела… А нет — так ребята Пекинеса до вас доберутся.
— Ты о нас не беспокойся, — сказал Киндер. — Ты о себе беспокойся. С тебя же за товар спросят, а не за тех, кто тебе его передал. Вот он, товар-то…
И только сейчас заметил журналист, что под ногами у детинища лежит человек в белом когда-то комбезе, ныне покрытом грязью и кровавыми пятнами.
— Вы его что — пристрелили? — сказал Горох. — За мёртвого вообще ничего не получите…
— Как можно! — возмутился Матадор. — Нет, Белый из своего собственного пистолетика заряд словил, а пистолетик у него, ты помнишь, гуманный…
— Ничего я не помню, — сказал Горох. — Я не то что вы, я Белому вашему по жизни не должен.
Дэн Майский попробовал пошевелиться и понял, что руки и ноги у него связаны.
— Гады, — просипел он. — Я всё Большому расскажу…
— А это ещё кто у вас? — удивился Горох.
— Так, человечек, — сказал Киндер. — Знаешь ведь, как это бывает — в ненужное время в ненужном месте…
— А почему тогда он у вас ещё живой? — сказал Горох. — Я бы от такой снаряги не отказался…
— Снарягу не чапай, — сказал Мыло. — Снаряга наша. А хлопец живой, так його яки-то арабы шукають, а в тих арабив грошив, як у дурня махорки…
— Это уже наш частный бизнес, — сказал Матадор. — Он нам тоже живой нужен, иначе бы давно его небольно пристрелили, ободрали и с крыши сбросили. Мы же не палачи. Знаешь ведь, какая у Белого любимая присказка: «Вы не мучайте друг друга, мы и так живём в аду». А теперь, видно, придётся ему помучиться, поскольку арабы той присказки сроду не слыхали, и легко его не отпустят. Сам виноват: выпил стопочку — и вся душа наружу…
— Ага, — сказал Горох. — Значит, хорошая прибавка к пенсии?
— Значит, — сказал Киндер. — Не твоё дело.
— Так я и не претендую, — сказал Горох. — А это что за два друга кислых — хер да уксус?
— Это, — сказал Матадор, — всё, что осталось от бригады Пекинеса. Топтыгин, дитя тайги, да Урод…
— Не помню таких, — сказал Горох. — Эй, пацаны, обзовитесь!
— Не обзовутся, — сказал Матадор. — Топтыгин молчит, пока старший не велит говорить. У него хорошее воспитание, древлеотеческое. Я же сказал — дитя тайги! А Урод — что Урод, у него полморды излом оттяпал. Пекинес их поэтому и приставил к Белому, что за неполноценных держал. Однако хватило у них ума понять, что никакой Пекинес им теперь не нужен… Вот потому он там, в цехе, и остался — Пекинес. Это его, а не Белого кровь…
— А вы-то им зачем нужны? — сказал Горох. — Они бы и без вас мне Белого сдали…
— Не скажи. — Матадор погрозил пальцем. — Ребята понимают, что дело тонкое, что одни могут и не справиться. Пекинес же им всего не рассказывал, держал в полном неведении. Они про твой вертолёт не знали! Потому мы их и взяли в долю… Или они нас…
— На взаимовыгодной основе, — сказал Киндер.
— О! — сказал Матадор. — Блестящая формулировка, даром что факультет физвоспитания…
— Я сам за себя могу заплатить, — сказал вдруг Дэн Майский. — Большой заплатит…
— Помолчи, — скривился Матадор. — Живой пока — ну и живи…
— Ага, — сказал Горох. — Понимаю. Значит, это всё Большой и организовал. Ну, голова! Но всё равно от вас-то уж я такого не ожидал! Ветераны! Бродячая совесть! Традиции!
— Яки ж могуть быть традиции у Зони у таки смутны часы! — сказал Мыло и сплюнул.
Дэн Майский счёл за благо молчать и ждать, что эти негодяи предпримут дальше. А он-то ещё считал себя знатоком людской натуры, инженером человеческих душ… Иудушка Матадор совершенно спокоен, иудушка Мыло, как обычно, хихикает в кулак, а иудушка Киндер… Где же иудушка Киндер?
— Он прав, — сказал Матадор. — Конечно, мы с ним крестники Белого. Но не век же платить по этим счетам! Я не собираюсь под забором подыхать, а хочу тихо скончаться на вилле под Марбельей. Мыло грезит о ридной полтавской хатыночке на четыреста этак квадратов. Киндеру тоже надоело служить на побегушках у Большого, ему в российской сборной по стрельбе самое место. Топтыгину нужно матушку лечить, верно, Топтыгин?
— Ну, — буркнул Топтыгин, словно булыжник упал на бетон. — Вас слушать, дак с души подымат. Всякий выпучиватся, выжуравливатся… Сколько будем в прохлад-то сидеть? До потух зари? Я уж от безделья в пень пришёл…
— Видишь, Горох, какой молодой кадр! — гордо сказал Матадор. — Говорит как при царе Алексее Михайловиче! Век бы слушал, жаль, я не филолог. А Уроду нашему нужна пластическая операция, и тогда он выскажет этому миру всё, что о нём думает. Боюсь, это будут не самые приличные слова…
Горох склонился над неподвижным телом и приподнял голову:
— А зачем вы его изувечили-то?
— Верно, зачем, Топтыгин? — сказал Матадор. — Это излишняя жестокость.
— Дак я говорил ему: не уроси, на гнев напятишься, чибышок отрежу! Раз говорил. Два говорил. А он уросит и уросит!