Останься со мной навсегда
Шрифт:
Констанс сидела на балконе своего роскошного люкса, лениво перелистывая журнал «Oggi» [11] . Конец октября в Риме был теплым и солнечным — чудесная погода для прогулки. Но она устала от своих одиноких прогулок. Она уже исходила вдоль и поперек весь центр Рима, побывала на всех тех улицах, по которым когда-то бродила вместе с ним… Рим был для нее чем-то вроде города-музея — но вовсе не потому, что он был полон памятников старины и всякого рода достопримечательностей. Этот город хранил память о ее любви, о днях ее счастья, безвозвратно ушедших в прошлое.
11
Сегодня (итал.).
Ее
Но теперь Вероника была с Габриэле, и больше ничто не связывало ее и Эмори. Продолжать жить под одной крышей не было никакого смысла. Она бы попросила Эмори дать ей развод, но сейчас у нее не было желания возвращаться в Штаты и заниматься этими формальностями. Потом, быть может, она слетает на несколько дней в Нью-Йорк, чтобы подать заявление. Она знала, что Эмори не станет возражать.
Она решила, что купит себе квартиру где-нибудь в центре Рима и обоснуется здесь. Она уже посмотрела несколько квартир, предложенных ей агентством по продаже недвижимости, в которое она обратилась, но пока не нашла ничего подходящего для себя. «Наша родина там, где мы находим наше счастье», — сказал какой-то писатель. Она могла бы взять эту фразу эпиграфом к своей жизни. Пусть ее счастье и было скоротечно, но ведь только здесь, в этом городе, она была по-настоящему счастлива. Кроме той весны, в ее жизни не было больше ничего хорошего.
Тогда, двадцать пять лет назад, она уезжала из Рима в полной уверенности, что никогда сюда не вернется. Но тогда в ней говорила обида. Потом обида улеглась, и любовь возродилась к жизни. Когда любишь, плохое быстро забываешь, помнишь только хорошее. Ну и что с того, что он ее бросил? Он наверняка бросал и других девушек — как говорится, не она первая, не она последняя. Он был тогда очень молод и не собирался связывать свою жизнь с кем бы то ни было, а она навязывала ему свою любовь, клялась в вечной верности… Именно это и отпугнуло его. Она до сих пор помнила выражение его лица, когда она сказала, что хочет навсегда остаться в Риме, чтобы быть с ним. Вскоре после этого он сказал ей, что им лучше больше не встречаться вне съемочной площадки.
Такие, как он, не созданы для вечной любви. Он всегда искал новые впечатления, ждал от жизни сюрпризов… Он бы перестал быть самим собой, если бы связал свою жизнь с какой-то одной женщиной. Сейчас она пыталась убедить себя в том, что и от Вероники он бы устал, не случись всего того, что случилось… Но где-то в глубине души она чувствовала, что это не так.
Она регулярно созванивалась с ним, чтобы узнать о состоянии дочери. Он говорил ей, что Вероника в полном порядке. Это означало, что с тех пор, как они уехали в Полинезию, ничего не изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону. Но ведь доктора предупреждали его об этом. Он же до сих пор был убежден в том, что Вероника рано или поздно станет прежней. Ей бы очень хотелось тоже верить в это, но она была не из тех, кто верит в чудеса.
Чувство вины перед дочерью становилось иногда настолько сильным, что ей казалось, она сойдет с ума. Она бы с радостью поменялась местами с Вероникой. Вероника не страдала оттого, что лишилась рассудка, ведь она не понимала, что больна, что в ее мозгу произошли необратимые процессы. Зато она страдала, потому что все это случилось по ее вине.
Габриэле сказал ей во время их последнего телефонного разговора, что собирается жениться на ее дочери и ждет лишь одного — когда Вероника наконец осознает, кто она такая. Не потому, что он считает ее болезнь препятствием к их браку. Но во время церемонии венчания священник обратится к Веронике по имени — и Вероника должна понимать, что он обращается к ней. Констанс хотела сказать ему, что в таком случае эта церемония венчания никогда не состоится, но предпочла промолчать. Она лишь спросила, почему он вдруг
Констанс вздохнула и снова стала машинально перелистывать страницы совершенно не интересующего ее журнала. Сейчас она сомневалась в том, что ее решение обосноваться в Риме было правильным. Что, спрашивается, она будет здесь делать? Бродить все по тем же улицам и вспоминать былое? Смешно. Ей сорок пять лет, она зрелая женщина, чтобы не сказать пожилая, а пытается убедить себя в том, что ничто не изменилось с той поры, когда ей было двадцать, что ее счастье все еще живет на улицах этого города, а в ней самой жива юная Констанс, которая хотела от жизни лишь одного — любви.
Только это и осталось в ней от прежней Констанс — жажда любви. Жажда его любви. Когда она встретилась с ним в августе этого года, то сама поразилась силе чувств, пробудившихся в ней. Он стал совсем другим. Вполне возможно, она бы даже не узнала его, если бы случайно встретила на улице. Он был другим, но настолько обаятельным, что можно было сойти с ума. Наверное, в ту ночь она действительно лишилась на время рассудка. Потому и забралась в его постель.
Габриэле, наверное, посчитал бы этот эпизод забавным, если бы он не повлек за собой столь трагические последствия, и в душе еще долго посмеивался бы над ней. Кем она была в его глазах? Зрелой женщиной, чья красота уже давно отцвела, женщиной, которая цепляется за свою любовь так, словно эта любовь могла подарить ей вторую молодость. Она помнила, как он смотрел на нее, встречаясь с ней у дверей палаты Вероники, где она просиживала с утра до ночи, потому что он запретил ей входить к дочери. В его взгляде было и сострадание, и жалость, и что-то еще, похожее на удивление… Как будто он каждый раз удивлялся: неужели эта женщина была когда-то юной, красивой и желанной?
Вполне возможно, что она все еще была желанной для многих мужчин — по крайней мере за ней нередко кто-нибудь увязывался во время ее одиноких прогулок по Риму, и иногда ей стоило труда избавиться от этих назойливых поклонников. Но это были мужчины определенной категории. Такой привлекательный мужчина, как он, даже и не посмотрел бы в ее сторону… Впрочем, таких мужчин, как он, на этом свете больше не было и быть не могло.
Как же она ненавидела свое лицо за то, что оно утратило свою юную свежесть! Ненавидела каждую морщинку на нем! В последнее время она старалась как можно реже смотреться в зеркало. Зеркало неизменно напоминало ей о том, что ей уже давно не двадцать, что в ней больше не осталось ничего от той девушки, которую он если и не любил, то, по крайней мере, желал. В такие минуты ей хотелось бежать куда-нибудь подальше от себя самой и от своих сорока пяти лет…
Вдруг ей бросилась в глаза рекламная вставка на одной из последних страниц журнала. Рекламировалась частная клиника, специализирующаяся на пластической хирургии, в том числе на операциях по омолаживанию лица. Это было подсказкой судьбы. Она была удивлена, как это раньше не Пришло ей в голову. Разумеется, она знала о подобных операциях — в Америке, кстати, они пользуются намного большей популярностью, чем в Европе… А она-то была уверена, что уже ничто не вернет ей юность!
Казалось, тот, кто составлял эту рекламу, думал о ней. «Верни мне молодость» — было напечатано крупным шрифтом наверху страницы. На левой половине листа была помещена черно-белая фотография пожилой женщины, на правой — цветная фотография юной девушки. Эти два лица мало походили друг на друга — она могла поспорить, что то были фотографии двух разных женщин, а не одной и той же до и после операции. Но, конечно же, никто из пациентов клиники не позволил бы фотографировать себя для рекламы — кому приятно заявлять на весь мир о том, что он помолодел благодаря скальпелю и искусству хирургов? Фотографии женщин были лишь иллюстрацией к рекламному тексту, который гласил, что доктор Рисполи, известный хирург-пластик, приглашает в свою клинику всех желающих сбросить несколько десятков лет и обрести утраченную молодость.