Останься со мной
Шрифт:
– Я сама!
– отважно пискнула Лера, защищая любовника, но Лассе сориентировался раньше.
Анька и подумать не могла, что его руки могут причинять боль.
Где-то глубоко в ее памяти все еще живо было воспоминание о наслаждении, которое умели дарить ласковые руки Лассе, но никогда его ладные, словно выточенные из слоновой кости, красивые пальцы не причиняли ей боли до сегодняшнего дня. А сейчас Анька даже вскрикнула, когда у нее на запястье словно капкан захлопнулся, и Лассе одним толчком запихал ее в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся подсобкой
Из Анькиных ослабевших пальцев выпала сетка, лопнула, и картошка раскатилась по полу, прямо под ноги Лере, которая последовала за Анькой и Лассе, испуганная, неуклюже перепрыгивая через раскатившиеся клубни.
– Паршивец!
– рычала Анька, несмотря на то, что Лассе крепко сжимал ее руки, до синяков, и в его светлые глаза, так похожие на глаза Лося, было смотреть страшно.
– Как же ты мог!.. Какого черта ты на девчонку полез, мерзавец! Яйценосец озабоченный! Она же девочкой… невинной девочкой была! Ничего святого! Лишь бы своим членом налево и направо размахивать! Здорово спас от изнасилования, нечего сказать! Предложил более качественные услуги, говнюк?!
– Я сама!
– пищала перепуганная Лера, прижимая руки к груди.
– Конечно, сама, - рычала Анька, припертая к стенке, с ненавистью буравя взглядом Лассе.
– Он умеет сделать так, чтоб сама! Ты знаешь, почему он Акула? Это ж я его так обозвала! Потому что он таких дур, как мы с тобой, на завтрак пачками драл! Помоложе, потупее, посочнее, а?
Лассе взревел и встряхнул Аньку так, что на миг у нее ноги оторвались от пола и она пребольно стукнулась затылком об стену, взвизгнула и перестала орать.
– Прекрати, - нервный спазм перехватил горло Лассе, и тот мог только шипеть - зловеще и угрожающе, как змей.
– Прекрати-и-и…
Анька, изумленная, подчинилась ему, словно завороженная яростным взглядом его глаз, которые от злости словно побелели.
– Ань, он не хотел, - пищала Лера еле слышно, трясясь от ярости.
– Я сама… Но я люблю его, Аня! Ну и что, что старше! Я люблю его…
Лассе тряхнул головой, справляясь со своей яростью, облизнул пересохшие губы, прикрыл глаза, в которые теперь смотреть было просто страшно. Вот еще один урок от жизни; теперь, сейчас, он готов был Аньке голову свернуть не за зеленку, и не за розовые трусы, которые она как-то напялила на него, а как раз за то, что она вспомнила, что когда-то женщин в его жизни было немерено. Много; сотня, две?.. И все они были для него всего лишь новыми телами. И только.
Он не хотел, чтобы Лера знала об этом. До судорог боялся, что она узнает и начнет взглядом в толпе выискивать соперниц, плакать и маяться от ревности, думать о том, что вдруг ему надоест, и он вернется к прошлой жизни… Нет, только не это! И крамольную мысль Аньки о том, что Лера для него всего лишь такое же ничего не значащее свежее тело, интерес на пять минут, что она стоит так же дешево, как и прочие его увлечения, он хотел задушить в зародыше. Все серьезно, детка. Серьезнее, чем ты можешь предположить…
– Есть, - прошипел он, кое-как справившись с собой и глянув Аньке в глаза, произнес он.
– В моей жизни, может, мало святого, но оно есть. И Лера… Я люблю ее. Поняла? Это не просто так, это не то, о чем ты говоришь, слышишь! Я люблю ее.
– Ну, конечно, - язвительно поддакнула недоверчивая Анька, нарочно зля Акулу, и тот снова тряхнул ее, едва не рыча от злости.
– Я сказал, - рявкнул он.
– В любом случае, я сам объяснюсь с Мишей, сам, ясно? И не сейчас, когда у него забот полон рот. Не смей ему говорить, поняла? Ему сейчас не до того!
– Ага, - издеваясь, ответила смелая Анька, хоту я нее поджилки тряслись от того, каким страшным взглядом смотрел на нее Лассе.
– Лосю скажу. Он просто уроет тебя.
– Не уроет, - посмеиваясь, ответил Лассе.
– Если придется подраться - не уроет. В этом вопросе я профи. Всегда любил помахать кулаками!
– Всегда урывал, - заметила справедливая Анька, даже в воображаемом поединке болеющая за мужа. По губам Лассе скользнула улыбка, горькая и озорная одновременно, он разжал пальцы, и Анька с шумным вздохом облегчения сама свалилась ему под ноги, как мешок с картошкой, потирая помятые запястья.
– Ты так ничерта обо мне не поняла, - трясясь от бессильной злобы, произнес Акула.
– Ничерта! Он всегда урывал меня, потому что я не отвечал! Брат - это одно из того святого и настоящего, что у меня есть! Я знал, я понимал, что заслуживаю, поэтому… Ты же знаешь, - голос его дрогнул, - я могу его дразнить, но по-настоящему больно… я не хочу ему делать. Никогда не хотел. Так что не делай из меня чудовище. Есть во мне человеческие чувства. Есть. Но сейчас, за Леру… если надо будет - я отвечу. Подеремся. Рассорить нас хочешь? Хорошо, я готов и на это. Он потом поймет меня. Потом.
Анька прикусила язычок, припоминая бурные восторги Миши по поводу подвигов Лассе. Да, это были всего лишь юнцы, но их было пятеро, и впятером они не то, что побить - они и пальцем не успели шевельнуть. Не осмелились; не смогли. Тот же Фред, похваляющийся чемпионством колледжа по боксу, схлопотал жесточайшую плюху от потешающегося Акулы. Для Акулы драка была игрой, он дрался на азарте, на адреналине, ловко, умело,быстро. А Лось... он просто ломал. Но чтоб сломать, надо поймать. Поди, поймай этого шустрого скользкого хищника...
– Развоевался, Шварценеггер сушеный, - буркнула Анька, устало поднимаясь во весь рост, потирая запястья.
– Женишок-перестарок, тоже мне… Только попробуй, тронь Лося! Тоже денежек хочешь Леркиных?
– подозрительно произнесла Анька, и Лассе едва ногами от злости не затопал.
– Я и сам не нищий!
– взревел он.
– Почему у вас впереди всего идут деньги?! Я же однажды сказал тебе - я хочу и могу зарабатывать сам! Я сам все возьму, что мне будет нужно! Все!
Анька с интересом прищурилась; да, Лассе не беден. Даже неплохо обеспечен. Но… интересно, он хоть представляет масштаб Леркиного наследства?