Остатки былой роскоши
Шрифт:
– Что? – закричала Зина на грани истерики. – Что еще?
– Мне... нам сообщили... Фоменко застрелился.
– Значит, нас осталось всего четверо? – У Зиночки задрожал подбородок, правда, рыдать она не собиралась, из нее вообще слезы не выжмешь, просто от невыносимого страха одолела трясучка. – Так, он выполняет свои обещания... Выходит, своих денег мы теперь не получим никогда? Рощин нас разорил? И хочет убить?
4
– Как? – подскочил дома на диване Хрусталев. – Повтори еще раз...
– Фоменко
– Застрелился? – не понимал Хрусталев, уточнил: – Застрелился из пистолета?
– А из чего? – кричал в трубку Ежов. – Ты бы не мог приехать? Мы связываем все события с нашим общим другом. Нам необходимо консолидировать силы, держаться вместе. У Фоменко была минута отчаяния, мы не должны впадать в панику. Лично от меня он не дождется, что я пущу себе пулю в лоб. Приезжай, у Зины есть идея, как выманить Рощина.
– Да-да, конечно, – лепетал Хрусталев, практически не слушая Ежова. – Я приеду, обязательно приеду. Пока. – Прощального слова Ежова Матвей Фомич не дождался, так как сразу положил трубку и пробормотал: – Застрелился. Нет, его застрелил Рощин!
Он поискал свой пистолет, нашел в кармане пиджака и... бросил в мусорное ведро. Вот так вот! Когда явится Рощин, не из чего стрелять будет. Ведь наверняка Ким убил Фоменко из его же пистолета, а выставил так, будто Фоменко покончил жизнь самоубийством. Он же покойник, он все может, раз вылез из могилы. Только теперь у Хрусталева нет пистолета. И как будет убивать Рощин?
Он одевался торопливо, не заботясь об опрятности. Подумав, что спрятал пистолет ненадежно, достал его из мусорного ведра, завернул в полотенце и, мечась из комнаты в комнату, достойного места не нашел. Тогда выбежал за дверь, бормоча:
– Застрелился. А я не застрелюсь. Застрелился, потому что не верил. А я верю. Верю, что Рощин может все. Меры, надо принять меры...
В гараже Хрусталев нашел старую емкость для бензина с закручивающейся крышкой и широким горлышком. Бросил туда пистолет, тщательно завинтил крышку и положил в багажник. Несколько минут спустя он мчался в церковь.
Служба недавно кончилась. Торжественный покой царил в церкви, святые с икон сурово взирали на Хрусталева, будто знали про него все-все. Это еще больше подстегнуло Матвея Фомича к акту покаяния. Один из священников согласился его исповедать, Хрусталев лишь попросил уединения. Священник отвел его в отдаленный угол церкви, начал строго:
– Крест носишь? – Матвей Фомич отрицательно мотнул головой. Священник растерялся, но в глазах новоявленного прихожанина было столько мольбы и отчаяния, что он великодушно сказал: – Слушаю тебя.
– Батюшка, – бухнулся на колени Хрусталев со слезами на глазах. Священник вздрогнул от неожиданности и попятился, но Матвей Фомич схватил его за рясу: – Батюшка, преследует меня покойник днем и ночью. Страшно мне, боюсь я его...
– Во снах преследует или наяву?
– И так и так. Что мне делать, батюшка?
– Много ль прогневил того покойника?
– Да, батюшка, много. – Правильно предупреждала Анастасия, о себе дрянь рассказывать тяжело, в горле пересохло, сухие губы едва ворочались. – Обманул я его, когда он был жив. В сговоре принимал участие против него, разорил его и в тюрьму помог сесть. А он умер, да только теперь нет мне покоя.
– Искренне раскаиваешься в содеянном?
– Да, да! Но это еще не все. Я любил деньги, из-за них совершал то, что рассказал вам. А еще я вру. Вру и без надобности, просто так. Врется – вот и вру. Еще пью, много пью, нутро не принимает, а я пью. И льстивый я... и прелюбодеяние уважаю, на молоденьких меня тянет, честно говорю... и вообще, я нечестный, на руку тоже. Я мстительный, но у нас, на моей работе, все мстительные – так положено. Я такая сволочь, что не знаю, простит ли мне бог грехи?
– Бог милостив. Посты соблюдаешь?
– Нет. Я ничего не соблюдаю. Но буду соблюдать, клянусь. Я научусь, честное слово, только освободи ты меня от покойника.
Батюшка глубоко задумался. А Хрусталев ждал. По лицу его струйками стекал пот, он молитвенно сложил руки и ждал приговора с напряжением, какого не помнил за всю свою жизнь. Матвей Фомич очень волновался, ведь сию минуту решалась его судьба. Нет, жизнь.
– Я могу лишь грехи отпустить, – сказал священник. – Свечу поставь за упокой души, закажи молебен, сам попостись и помолись о душе, тобой погубленной. И зла не твори больше. Зло – оно от лукавого, гони от себя соблазны.
– И он уйдет? – В глазах Хрусталева лихорадочно сверкнуло упование.
– Уйдет, когда господь простит тебя.
Хрусталев свечу поставил, молебен заказал, отпущение грехов получил, ночь решил провести на коленях в молитвах. Купил молитвенник в церкви, раскрыл... и ни одного слова не понял. Ладно, потом разберется. А к тем, сатанинским слугам в администрации, не поедет. Все, праведно жить будет, работать пойдет... неизвестно куда. За пятнадцать лет, что помогал городским властям рулить по пути от совдепии к демократии, работать разучился. «Но ничего, – уговаривал себя Хрусталев, – было бы желание. Все еще впереди».
Не заметил он, как выехал за черту города. «Зачем же я сюда поехал? Ах да, от пистолета надо избавиться», – припомнил Матвей Фомич. Оказывается, колеса сами принесли на окраину для этой цели. Уже стемнело, он включил фары и проехал некоторое расстояние, выбирая безлюдное место. Впрочем, откуда взяться здесь людям? Одни машины спешили в город, да и тех было мало. Остановил автомобиль у поля, достал емкость из багажника, сбежал в кювет и поджег. Костерок хоть и небольшой, а разгорелся. Вот он, свет новой жизни! А ведь жить порядочным человеком тоже неплохо: тебя не беспокоят призраки, совесть не надо водкой глушить, против друзей не заставят выступать. Вот если бы так пожить, ну хоть немного. А почему немного? Теперь он так и будет жить: честно, открыто. Он поклялся, что изменится. Хрусталев, сжигая прошлое, неумело заплясал под языки пламени и рассмеялся. Заплясал оттого, что давно ему не было так хорошо, легко; вдруг...