Остаток дня
Шрифт:
– Но молодцы вроде вас все так же сновали бы между нами с поручениями, приносили чай и все прочее. В противном случае мы бы оказались совсем беспомощными. Представляете, Стивенс? Все мы – укорененные в землю. Каково, а?
В эту минуту сзади подошел лакей и сказал:
– Мисс Кентон хотела бы вас на два слова, сэр.
Я извинился перед мистером Кардиналом и пошел к дверям.
Мсье Дюпон решил, видимо, их охранять – стоило мне подойти, он спросил:
– Дворецкий, доктор приехал?
– Именно это я и собираюсь выяснить, сэр. Это не займет и минуты.
– У меня болит.
– Весьма сожалею, сэр. Доктор должен сейчас приехать.
На этот раз мсье Дюпон вышел за мной в холл. Мисс Кентон стояла на том же самом месте.
– Мистер Стивенс, – сказала она, – доктор Меридит прибыл и прошел наверх.
Она говорила очень тихо, но стоявший у меня за спиной мсье Дюпон сразу
– Ну, прекрасно!
Я повернулся к нему и предложил:
– Благоволите следовать за мной, сэр.
Я провел его в бильярдную и зажег в камине огонь; тем временем он устроился в одном из кожаных кресел и принялся стаскивать ботинки.
– Сожалею, что здесь немного прохладно, сэр. Доктор сейчас придет.
– Спасибо, дворецкий, я вами доволен.
Мисс Кентон все так же ждала меня в холле, мы молча поднялись наверх. В отцовской комнате доктор Мередит что-то записывал, а миссис Мортимер горько рыдала. На ней по-прежнему был фартук, которым она, видимо, утирала слезы; из-за этого по всему лицу у нее пошли жирные разводы, что делало ее похожей на хористку, загримированную под негритянку. Я ожидал, что в комнате будет стоять запах смерти, но из-за миссис Мортимер – или ее фартука – в комнате пахло кухонным чадом.
Доктор Мередит поднялся и произнес:
– Примите мои соболезнования, Стивенс. У него было обширное кровоизлияние. Если вам от этого будет легче, скажу, что особой боли он не должен был испытать. Спасти его не могло ничего на свете.
– Благодарю вас, сэр.
– А сейчас мне пора. Вы тут сами распорядитесь?
– Да, сэр. Однако, с вашего позволения, один очень важный джентльмен дожидается внизу вашей помощи.
– Это срочно?
– Он выразил настоятельное желание встретиться с вами.
Я спустился с доктором Мередитом, провел его в бильярдную, а сам поторопился вернуться в курительную, где все было без перемен, разве что стало веселее.
Не мне, понятно, намекать на то, что я достоин стать в один ряд с «великими» дворецкими моего поколения, такими, как мистер Маршалл или мистер Лейн, хотя, должен заметить, есть люди, которые, возможно, из ложно понятого великодушия, склонны считать именно так. Позвольте разъяснить: когда я говорю, что конференция 1923 года и в особенности описанные вечер явились поворотным пунктом в моем профессиональном развитии, то исхожу в основном из собственных, более скромных требований. Но и в этом случае, принимая во внимание груз непредвиденных обстоятельств, обрушившихся на меня в тот вечер, вы, может быть, согласитесь – не так уж я сильно и обольщаюсь, позволяя себе предположить, что перед лицом всего этого продемонстрировал, пусть в скромной степени, «достоинство», которое пристало бы и самому мистеру Маршаллу или, если на то пошло, моему отцу. В самом деле, почему я должен это отрицать? При всех прискорбных для меня событиях того вечера, я обнаруживаю, что теперь вспоминаю его с чувством законной гордости.
День второй – после полудня.
Мортимеров пруд, Дорсет
Кажется, у вопроса «что такое „великий дворецкий?“» имеется еще одно обширное измерение, которому я до сих пор не уделял должного внимания. Последнее, признаюсь, мне довольно досадно, поскольку речь идет о проблеме, которую я принимаю так близко к сердцу и над которой к тому же столько размышлял на протяжении многих лет. Но мне приходит в голову, что я, возможно, несколько поторопился закончить обсуждение требований, предъявляемых Обществом Хейса к вступающим в его ряды, и опустил некоторые существенные стороны этих требований. Прошу понять меня правильно, я вовсе не собираюсь пересматривать свои соображения касательно „достоинства“ как неотъемлемой предпосылки „величия“. Но я еще немного поразмышлял о другом заявлении, сделанном Обществом Хейса, а именно – о том, что необходимое предварительное условие членства – „служба соискателя в выдающемся доме“. Я считал и продолжаю считать, что со стороны Общества Хейса это было проявлением бездумного снобизма. Мне, однако же, представляется, что возражения тут вызывает не столько сам общий принцип, сколько, в частности, устаревшее понимание того, что такое „выдающийся дом“. Сейчас, когда я возвращаюсь к этому заявлению, мне кажется, что в нем есть своя правда: „служба в выдающемся доме“ и в самом деле необходимое предварительное условие величия дворецкого – но только если в данном контексте наделить термин „выдающийся“ более глубоким смыслом, чем вкладывало в него Общество Хейса.
Действительно, сравнение моей интерпретации понятия «выдающийся дом» с тем, что подразумевало
На самом деле, конечно, многие джентльмены из самых благородных семейств имеют склонность отдавать свои силы решению важнейших проблем современности, так что на поверхностный взгляд может показаться, будто честолюбивые помыслы нашего поколения мало чем отличаются от помыслов предшественников. Но я готов поручиться, что коренное различие в жизненных установках было и находило отражение не только в суждениях, которыми обменивались собратья по профессии, но и в том, как и почему многие из способнейших представителей нашего поколения меняли хозяев. Такие решения диктовались уже не одними соображениями жалованья, числом подчиненных слуг или блеском родового имени; для нашего поколения профессиональный престиж, считаю я нужным заметить в интересах справедливости, был прежде всего связан с моральными достоинствами хозяина.
Мне, пожалуй, удастся наилучшим образом высветить разницу между поколениями, прибегнув к сравнению. Дворецкие из отцовского поколения, сказал бы я, взирали на мир, как на лестницу, где на верхних ступенях располагались особы королевской крови, герцоги и лорды из древнейших родов, пониже – дворяне из «новоденежных» и так далее, пока не доходило до уровня, на котором иерархия определяется всего лишь богатством или отсутствием такового. Любой честолюбивый дворецкий просто-напросто карабкался по этой лестнице вверх, насколько хватало сил, и, в общем и целом, чем выше он забирался, тем выше становился и его профессиональный престиж. Именно эти ценности и воплощались в представлениях Общества Хейса о «выдающемся доме», и тот факт, что оно даже в 1929 году выступало с подобными самонадеянными заявлениями, ясно показывает, почему конец Общества был неминуем, а то и должен был наступить много раньше. Ибо к тому времени этот образ мыслей шел вразрез с настроениями достойнейших мужей, выдвинувшихся в нашей профессии на передний план. Ибо не будет натяжкой сказать, что наше поколение воспринимало мир не как лестницу, а скорее как колесо. Я, пожалуй, разверну эту метафору.
Мне кажется, наше поколение впервые осознало то, что ускользнуло от внимания всех предшествующих, а именно: великие решения, затрагивающие судьбы мира, в действительности принимаются отнюдь не в залах народных собраний и не за те несколько дней, какие международная конференция работает на глазах у публики и прессы. Скорее, настоящие споры ведутся, а жизненно важные решения принимаются за закрытыми дверями в тишине великих домов этой страны. То, что устраивают публично с такой помпой и церемониями, зачастую венчает собой или всего лишь ратифицирует договоренности, к которым неделями, если не месяцами приближались за стенами этих домов. Для нас, таким образом, мир был подобен вращающемуся колесу, а великие дома – его ступице, и их непререкаемые решения, исходя из центра, распространялись на всех, равно на богатых и бедных, что вокруг них вращались. Те из нас, кто не был лишен профессионального честолюбия, стремились по мере сил пробиться к этой ступице. Ибо наше поколение, как я уже говорил, было поколением идеалистов, для которых вопрос заключался не только в том, с каким блеском, но и – ради чего использовать свое мастерство. Каждый из нас в глубине души мечтал внести и свою скромную лепту в созидание лучшего мира и понимал, что с профессиональной точки зрения самый надежный способ добиться этого – служить великим людям современности, тем, кому вверена судьба цивилизации.