Остаток дня
Шрифт:
Мисс Кентон по-прежнему выглядела очень подавленной. Она тихо произнесла:
– Спасибо на добром слове, мистер Стивенс. Я вам очень признательна. – Устало вздохнула и прибавила: – Какая глупенькая. Ведь могла бы по-настоящему преуспеть. Способностей ей было не занимать. Сколько молодых женщин, таких, как она, отказываются от прекрасных возможностей – и ради чего?
Мы оба посмотрели на листки, лежавшие на столе между нами; мисс Кентон, досадливо поморщившись, отвела взгляд.
– Ваша правда, – заметил я. – Сама себя погубила.
– Так глупо. И он ее обязательно бросит. А ведь ее ожидала хорошая жизнь, сумей она продержаться. Я бы так ее натаскала, что через год-другой она могла бы занять место экономки в каком-нибудь маленьком доме. Вам, мистер Стивенс, вероятно,
– Действительно, весьма неразумно с ее стороны.
Я принялся собирать со стола листки почтовой бумаги, решив сохранить их на тот случай, если придется давать рекомендации. Но тут на меня напали сомнения – хочет ли мисс Кентон, чтобы я хранил письмо, или собирается держать его у себя, – и я положил листки на стол, где они лежали раньше. Однако мисс Кентон, кажется, думала совсем о другом.
– Он ее обязательно бросит, – повторила она. – Как глупо.
Но я вижу, что слишком уж углубился в воспоминания о давно прошедшем. Это отнюдь не входило в мои намерения, но, вероятно, все к лучшему, потому что я, по крайней мере, отвлекся от неприятных мыслей о событиях нынешнего вечера, которые, надеюсь, подошли к концу. Несколько последних часов, нужно сказать, были для меня довольно мучительными.
Сейчас я сижу в мансарде маленького коттеджа, принадлежащего мистеру и миссис Тейлор. То есть в частном доме. А комнату, где Тейлоры столь любезно предложили мне заночевать, раньше занимал их старший сын, который давно уже взрослый и живет в Эксетере. Над головой нависают стропила и балки, на голых половицах нет ни коврика, ни половика, однако в этой комнате чувствуешь себя удивительно уютно. Ясно, что миссис Тейлор не только перестелила постель, но прибрала и вытерла пыль: у самых стропил осталось несколько паутинок, а так не скажешь, что комната много лет пустовала. Мистер и миссис Тейлор, как я выяснил, еще с двадцатых годов держали в Эксетере зеленную лавку, пока не ушли на покой три года тому назад. Они очень добрые люди, и хотя я нынче вечером неоднократно предлагал заплатить за гостеприимство, они не хотели об этом и слышать.
То, что я сейчас здесь и что мистер и миссис Тейлор, в сущности, просто меня пожалели и великодушно предоставили мне ночлег в своем доме, – все это объясняется идиотской, до обиды элементарной оплошностью с моей стороны: я не заметил, как в баке иссяк бензин. Если добавить к этому вчерашнее мое упущение с водой в радиаторе, то легко прийти к выводу, будто неорганизованность вообще свойственна мне от природы. Можно, разумеется, возразить, что по части дальних автомобильных поездок я в известном смысле новичок и таких элементарных оплошностей от меня естественно было ожидать. И все же, если вспомнить о том, что надлежащая организованность и предусмотрительность – качества, составляющие саму суть нашей профессии, трудно избавиться от чувства, что я снова оплошал.
Правда, в последний час перед тем, как кончиться бензину, у меня хватало других забот. Я наметил заночевать в городке Тависток, куда и приехал к восьми вечера. В главной гостинице, однако, извинились, сказали, что все комнаты заняты приехавшими на местную сельскохозяйственную ярмарку, и предложили попытать счастья в нескольких других заведениях. Так я и сделал, но везде было то же самое. Наконец хозяйка пансионата на окраине города посоветовала отправиться за несколько миль в придорожную гостиницу, которую содержит кто-то из ее родни, заверив, что там обязательно будут свободные комнаты, потому что от Тавистока далековато и ярмарочные туда просто не доберутся.
Она подробнейшим образом объяснила мне, как доехать, и тогда все вроде было понятно, так что теперь невозможно установить, по чьей вине я не обнаружил указанного придорожного заведения. Вместо этого примерно через четверть часа я очутился на длинной дороге, вьющейся по унылой плоской вересковой пустоши. По обеим сторонам тянулись заболоченные, по всей видимости, луга, дорогу
Я, помнится, развернулся и поехал назад, высматривая встретившийся до этого поворот. Я его отыскал, но новая дорога если чем и отличалась от старой, так только еще большей запущенностью. Какое-то время я ехал в полутьме между высоких живых изгородей, затем почувствовал, что дорога пошла круто в гору. Я уже распрощался с надеждой найти придорожную гостиницу и решил никуда не сворачивать, пока не доберусь до какого-нибудь города или деревни, где буду искать ночлег. А утром, убеждал я себя, первым делом выеду на старый маршрут, это будет несложно. Вот тогда-то, посредине подъема, двигатель захлебнулся, и я впервые заметил, что бензин кончился.
«Форд» прополз еще несколько ярдов и стал. Я вылез из машины разведать обстановку и понял, что минут через десять стемнеет. Я стоял на крутой дороге, с обеих сторон окаймленной деревьями и живыми изгородями; впереди, чуть выше, изгороди расступались и на фоне неба вырисовывались широкие ворота, запертые на перекладину. Я пошел к ним, рассчитывая, что открывшийся за воротами вид подскажет, где я нахожусь. Вид и вправду открылся, но изрядно меня разочаровал. Поле за воротами шло круто вниз и пропадало всего в каких-то двадцати ярдах. За гребнем холма, довольно далеко – по прямой, пожалуй, с добрую милю – виднелась деревенька. Сквозь дымку я разглядел церковный шпиль и вокруг него – скопления крытых темным шифером крыш; здесь и там над трубами поднимались столбики белого дыма. В ту минуту, должен признаться, зрелище это привело меня в некоторое уныние. Конечно, положение мое ни в коем случае нельзя было назвать безнадежным; с «фордом» ничего не случилось, просто горючее кончилось. Спуститься в деревню я мог бы за полчаса, а уж там бы, конечно, нашел и ночлег, и канистру бензина. И все-таки мало радости было стоять на одиноком холме у закрытых ворот, когда свет дня вот-вот иссякнет, а туман на глазах густеет, и видеть, как в далекой деревне зажигаются огоньки.
Но что толку впадать в уныние? В любом случае глупо было бы не использовать остатки дневного света. Я вернулся к «форду», уложил в портфель кое-что из предметов первой необходимости и, вооружившись велосипедным фонариком, который давал неожиданно яркий луч, пошел искать ведущую вниз к деревне тропинку. Никакой тропинки, однако, не обнаружилось, хотя я поднялся довольно высоко, оставив позади закрытые ворота. Тут до меня дошло, что подъем кончился и дорога пошла вниз, плавно заворачивая в сторону, противоположную от деревни, – а ее огоньки я время от времени различал сквозь листву, – и я снова потерял присутствие духа. Честно говоря, я уже подумывал возвратиться к «форду», залезть в машину и ждать, не проедет ли кто по дороге. Но вот-вот должно было совсем стемнеть, и я сообразил, что если попробую в таких обстоятельствах остановить проходящий транспорт, то меня скорее всего примут за дорожного грабителя или еще кого похуже в том же роде. А кроме того, с тех пор, как я вылез из «форда», не проехало ни одного автомобиля; да и вообще я что-то не помнил, чтобы после Тавистока мне попадались на дороге машины. Тогда я решил вернуться к воротам и оттуда спускаться полем, по возможности держа курс прямо на деревенские огоньки, а уж найдется там тропинка или нет – не имеет значения.
В конечном счете спуск оказался не такой уж и трудный. Несколько пастбищ, вытянувшись в цепочку, сбегали вниз прямо к деревне, и, двигаясь по краю одного пастбища за другим, можно было спуститься без особых усилий. Только раз, уже у самой деревни, я не сумел найти проход на соседнее пастбище, как ни водил фонариком по преградившей мне путь живой изгороди. Наконец я обнаружил в ней небольшую брешь, сквозь которую умудрился протиснуться, правда, не без ущерба для рукава куртки и брючных манжет. Хуже того, несколько последних пастбищ оказались грязнее некуда; чтобы лишний раз не расстраиваться, я сознательно не светил себе на ботинки и брюки.