Оставь страх за порогом
Шрифт:
Оказавшись под паровозом, собрался вылезти, но рядом топтались две пары ног, первая обутая в английские высокие ботинки со шнуровкой, вторая – в брезентовые сапоги. Разговор шел на повышенных тонах:
– Пошевеливайтесь, не чешитесь, будто порхатые! Не справитесь за считанные минуты, пошлю чинить нужники, у меня это не задержится!
– Одним никак не осилить, господин хорунжий, подмога нужна.
– Будет подмога, много не обещаю, а троих выделю. Главное, освободить путь, что не слишком хитро – от вагона остался один скелет.
– Так ведь…
– Разговорчики! Исполняйте.
– Вчетвером не справиться.
– Прикуси язык! Приказы не обсуждают.
– Вагон на тормозах.
– Тогда свалите к чертовой матери.
«Разговор про вагон, который с прошлой осени все руки не доходили убрать, привыкли к нему, как к будке обходчика, водокачке иль семафору, – размышлял Аристарх. – Не сдвинуть вагон, колеса проржавели, приросли к рельсам, а пара тележек сошла».
Солдаты не прекращали спор, обвиняли друг друга в нерасторопности, наперебой давали советы, как столкнуть с места сгоревший вагон.
«Провозятся до судного дня и ничего не сделают. Но могут подорвать, и тогда… Большую промашку, точнее, ошибку совершили, – горевал Ляхов. – Следовало ожидать нападения, подготовиться к нему, устроить завал на путях. Одному рельсы не сокрушить, даже если бы сумел, вражины в два счета заменят на новые. Но коль не стоит взрывать рельсы, можно…»
Решение пришло неожиданно и было единственно верным в сложившейся обстановке. Ляхов повел взглядом и остановил его на лежащих у платформы винтовках, гранатах с длинными деревянными ручками. Протянул руку, взял одну гранату, подобной трофейной на фронте однополчанин подорвал громоздкий вражеский танк, за что был удостоен «Георгия» и кратковременного отпуска. Тогда Ляхов позавидовал герою. Стал вспоминать, что в бронепоезде главное, наиболее уязвимое, без чего он не сдвинется с места. «Конечно паровоз! Без тягловой силы состав ни туды ни сюды!».
Следовало спешить. И, уже не прячась, Ляхов вылез из-под паровоза. По скобам взобрался на крышу. Сжимающие гранату пальцы точно одеревенели.
«В будку не попасть, она прикрыта щитами, как и весь паровоз, а в топку можно, будет в самый раз».
Вырвал из гранаты чеку, опустил в дымоход и кубарем скатился с паровоза. Утопил лицо в щебенку, прикрыл голову руками.
От взрыва паровоз содрогнулся. На Ляхова посыпалась окалина, струя обжигающего кипятка чуть не обварила ноги.
Вытянул из рукава «мухобойку». Почувствовав в ладони ребристую рукоятку, обрел спокойствие. Поднял револьвер на уровень глаз, нажал спусковой крючок.
Первым взмахнул руками и опрокинулся навзничь хорунжий, следующая пуля сразила солдата. Остальные служивые в панике бросились врассыпную. На стрельбу из вагона выскочили два офицера.
Новые выстрелы захлопали негромко, точно удары кнута. Офицеры упали рядом с хорунжим. Можно было сразить еще парочку белогвардейцев, но в «мухобойке» кончились патроны. Ляхов разжал пальцы и ставший бесполезным револьвер пропал в рукаве.
Чтобы враги не посчитали трусом, милиционер не стал спасаться бегством, впрочем, бежать было некуда – за водокачкой и пакгаузом на много километров лежала голая степь. Он стоял и улыбался, причин для этого было предостаточно: подорвал паровоз, бронепоезд теперь не сдвинется с места; «мухобойка» не подвела; и день как по заказу выдался ясный, загляденье, а не день.
Белогвардейцы лежали у вагона с платформой, не решаясь встать. «Опасаются, что еще кого-либо отправлю прямым ходом без пересадки на тот свет, – понял Ляхов. – Что ж, пусть боятся, и не одного меня, а всю рабоче-крестьянскую власть».
Из бортового журнала бронепоезда:
Прибыли на разъезд 206-й километр в 10.20.
Высажена ремонтная бригада для очистки путей.
Взорвана топка паровоза неизвестным в 10.30.
Убиты два солдата, хорунжий и машинист.
Взрывная волна отбросила Пашку, шмякнула о землю – казалось, небо опустилось, солнце померкло. Парень помотал головой.
«Промахнись пушкарь, и мне бы вышли кранты, стрельни чуть влево – и прощай белый свет. Повезло, что не в меня шарахнуло, а в дом, где ночь провел, вовремя на допрос позвали и умыться приказали, иначе костей не собрать».
Решил поскорее и подальше покинуть попавший под обстрел двор. Собрался перемахнуть забор, но увидел распростертого, не подающего признаков жизни чекиста, который не стращал карами, обещал помочь устроить на работу матросом. Бросать в беде доброго человека было не в правилах Пашки, к тому же оказавшийся рядом милиционер приказал помочь контуженному.
Пашка поднатужился – откуда только взялись силенки? – и поволок чекиста подальше от пострадавшего от снаряда пристанционного отделения милиции.
Чекист оказался тяжелым – парнишка быстро взмок. Хотел передохнуть, как услышал над головой:
– Кто такие?
Спрашивал офицер с серебряными погонами на френче, корниловским значком на рукаве – под черепом и скрещенными мечами горело пламя гранаты. Рядом с офицером с ноги на ногу переминался солдат с винтовкой.
– Язык проглотил? – офицер наклонился, задышал мальчишке в лицо. – Воды в рот набрал? А ну, Гордеев, поучи мальца, не пожалей кулаков.
– Это мы могем, с великим удовольствием.
Пашка не стал ждать, когда получит удар в скулу, выбьют зубы, наградят синяками или, что несравненно хуже, сломают пару ребер. Пашка состроил жалостливое выражение:
– Пожалейте круглого сироту, не бейте! Как на духу все без утайки выложу! Неделю в Царицыне кантовался, решил сменить край, где не голодно. Еще имею мечту увидеть море. Дождался поезда, отыскал местечко под лавкой, только дал храпака, как вытащили за загривок и ну колошматить, решили, будто залез в чужой мешок. Спасибо, что остановка случилась, ссадили с поезда, не то бы насмерть забили. Ночь под запором провел. Вы вовремя подоспели и стрельнули, иначе продолжал бы в тюряге кормить клопов своей кровушкой. Еще благодарю, что вызволили, свободу подарили! Теперь век стану за вас молиться!
Пашка говорил как заведенный, что-что, а болтать он был мастак, умел долго красочно описывать голодное сиротство, свою несчастную жизнь с ночевками под открытым небом или в подвалах. Пашка спешил высказаться, справедливо опасаясь, что офицеру надоест слушать, он перебьет, напомнит солдату о приказе, тот отложит винтовку, засучит рукава и так ударит, что все вокруг встанет с ног на голову, мир помутнеет или погаснет. Паренек продолжал болтать и искать спасительный выход.
«Когда вновь спросят, кого тащил, что ответить? Узнают, что это чекист, вздернут на первом суку или поставят к стенке. Ничего не остается, как врать без зазрения совести. Обману, будто увидел раненого в первый раз, из жалости решил оттащить в тенек, позвать на помощь, одним словом, не дать помереть».