Оставаться собой
Шрифт:
Озеро оказалось весьма большим с многочисленными островами. Мы взяли лодку и переплыли на ближайший остров. Причалили в песчаной бухточке. Я поднялся на невысокий обрыв, оказался на поляне и замер, поражённый. Ногу было поставить некуда: поляну устилали сплетённые в ковёр высокие кусты черники, ядрёной и сладкой. Ясно было, что до нас тут никто не появлялся. Я так и не ушёл с этой поляны, набрал корзинку черники, потом стал её есть. Сперва стоя, потом сидя, потом лёжа. «Пойду, поищу ещё чего-нибудь», – сказала мама и ушла. Вернувшись часа через два с литровой банкой лесной земляники, она застала такую картину: я лежал на боку и губами снимал ягоды с куста, объев его,
– Ого, – сказала мама, – смотри не перестарайся. Ладно, поехали, в бане отмоешься.
После бани нас ждало удивительное блюдо – карельский рыбник. Из печи вынули две ванночки из толстого теста, соединённые швом, верхняя как крышка, нижняя как поддон. Конструкцию взрезали вдоль шва, внутри пространство было заполнено доверху запеченными целиком рыбинами различных сортов. Вкуснота! На десерт мама подала только что сваренный землянично-черничный кисель. Вот уж блюда столь уникального вкуса я отродясь не пробовал и явно больше не попробую никогда.
– Вы бы на острове поосторожнее, – сказала хозяйка, – у нас там медведи шастают.
– Я сам был как медведь, – ответил я, – он бы меня за своего принял.
Через сорок лет я-таки встретился с медведем в Северной Карелии на Полярном круге, но тут я был предупреждён и вооружён. Лет за десять до того Дед подарил мне свою надёжную курковую двустволку 16-го калибра с отличным боем. У него ещё до войны был охотничий билет, вот он и купил раритетную вещь, к тому же у него был и комплект острейших охотничьих ножей. «Возьми, – сказал он, – Антонину не хочу, он у нас шальной, ещё застрелит кого-нибудь». Видимо, он был прав, потому что мама, много путешествующая со мной на автомобиле, говорила, что со мной ей очень комфортно. Кстати через два дня после общения с медведем, я на повороте лесной дороги столкнулся нос к носу с матёрещим волчищем, чуть ли мне не по грудь. Ну и силища! Мягкий с места пятиметровый прыжок вбок в чащу, только бесшумно качнулась ветка.
В 1950 году Дед много ездил в командировки в карельскую глухомань и всегда брал ружьё. Однажды привёз громадного глухаря.
– Вот это трофей, – восхитился я, – две недели будем есть. А почему это у него глотка перерезана?
– Увидел, что ему деваться некуда и зарезался, – без тени юмора ответил Дед.
И последний редкий эпизод, чтобы завершить карельский период жизни нашей семьи. 30 декабря 1949 года, часа три пополудни, мы дома втроём. Женька хлопочет с обедом, бегая в кухню и обратно. Наследный принц весело гукает и прыгает в кроватке, он уже два раза переваливался через бортик и приземлялся макушкой на дощатый пол, похоже, это ему только нравится. И тут я вспоминаю, что у нас нет ёлки. Ничего себе. В Карелии без ёлки. А они растут на опушке леса метрах в трёхстах от нашего дома.
Надеваю сапоги, сгребаю лыжи, беру самый острый Дедов нож и вываливаюсь на улицу. Быстро добежав до леса, выбираю маленькую и пушистую и начинаю резать. Тут же понимаю, что вместо хорошего ножа лучше иметь обыкновенный топорик, но он под замком в сарае. Быстро стемнело, заметно, что весьма морозно. Режу и режу в темноте, упёртый. Через час примерно где-то вдалеке завыли волки, принесло их. Снял лыжи и режу, режу, самому жарко, а ног не чувствую.
И всё-таки срезал. Притащил домой, мама ждала меня с ремнём в руках, но увидев на мне сапоги, ограничилась крепкой оплеухой. Когда она стащила с ног сапоги, мои пальцы и подъемы были все белые и в ямочках. Она налила в таз холодной воды и сунула в него мои ноги. Я взвыл. Постепенно повышая температуру воды, она через час довела ноги до нормального состояния.
– Ну, ты и гусь, – сказала она, – хорошо, что я знаю, как выходить из такой ситуации, сама два раза обмораживала лицо и руки, когда бежала на соревнованиях в Рыбинске три километра на лыжах при температуре минус тридцать пять
– Зато мы с ёлкой, – ответил я.
Кстати, лет через восемь мне пришлось походить на лыжах при минус сорока двух градусах, опять же в Рыбинске, после этого местный тренер городской сборной усилено зазывал меня в секцию.
ГЛАВА 4
БРЯНСК, НОЯБРЬ 1950 – АВГУСТ 1953
Деду и маме хорошо работалось в Петрозаводске: в конторе подобрался отличный коллектив. Но Деду, предрасположенному к туберкулёзу, климат Карелии оказался противопоказан. К тому же ему очень хотелось на малую родину, на Брянщину. Вот он и списался с областной геодезической конторой, предлагая сразу двух специалистов с опытом работы. Получив положительный ответ, мы вчетвером (Женю мама обещала вызвать в Брянск, как только устроимся) в мае покатили в Питер, где у Деда была пересадка в Москву, а там в Брянск, мы же с мамой и наследным принцем сели на поезд Ленинград – Горький (теперь Петербург – Нижний Новгород), который проходил через Рыбинск. К тому времени мама была практически на последнем месяце беременности, ожидая появления нашей младшенькой Машеньки.
На вокзале нас, конечно, встречала Лиду, а Бушка дома уже наготовила гору праздничной еды. Какое счастье оказаться снова в родном доме, где знаком каждый паучок со своей паутиной в дальнем углу кладовки, убедиться, что всё на месте, как будто и не отсутствовал два года. Узнать, что все приятели тут живы и здоровы и даже появились в нашей компании новички, приезжие или поменявшие кварталы.
Лето опять на удивление выдалось жаркое, почти без дождей. Конечно, мы с Перемутом сумели быстро «отличиться». По утрам по улице по-прежнему проходил пастух, собирая хозяйских коров в стадо и отгоняя его на выпас на опушку леса километров на пять от нас. Днём хозяйки шли к стаду на полуденную дойку. Практичный Перемут предложил сходить туда вместе с ними. «Попробуем парного молочка», – сообщил этот хитрец.
В полдень мы присоединились к нескольким соседкам и пошли по пыльной дороге к опушке леса. В пути я развлекал их рассказами о дикой природе Карелии, так что мы честно заслужили своё парное молоко. Потом мы с Валеркой решили исследовать опушку леса поглубже. Довольно быстро обнаружили ёжика, который вывел нас на двух небольших гадюк, он на них охотился. Мы забили их прутьями, после чего подобрали две небольшие ветки, выломали из них палочки длиной сантиметров тридцать, расщепили с одного конца и вставили как в зажим туда мёртвых змеек, чтобы унести трофеи домой.
Лиду была на работе, дома оказалась только Бушка.
– А где мама? – спросил у неё я.
– Пошла к Дусе Головановой.
– Тогда мы тоже туда сходим.
– Ага, – подхватил мою идею Перемут, – давненько головановских вишен не пробовали.
У него в руках откуда-то появился кусок навощенной бумаги.
– Сделаем им сюрприз, не идти же с пустыми руками, – сказал он. – Обернём гадюшат бумагой, получится два больших эскимо на палочках.
Я радостно согласился. Мы перешли наискосок нашу улочку и вошли во двор Головановых, потому что как почти во всех домах на ней днём калитки были всегда настежь