Оставшийся в живых
Шрифт:
– Несколько лет спустя он, по-моему, вернулся и устроил беспорядки в квартирах, где жили цветные иммигранты?
– Именно так. И, как я слышал, он был также замешан и в делах похуже. Но последние десять-пятнадцать лет он вел себя довольно тихо и люди забыли о нем. Я считал, что он вообще прекратил свою антиобщественную деятельность, но хотелось бы мне знать, что он делал здесь. И почему он оказался на борту самолета, летящего в Штаты? В любом случае, как я уже сказал, он наиболее подходящий кандидат на жертву покушения.
– Есть ли у тебя какие-нибудь соображения относительно того, как бомбу могли пронести на борт?
Тьюсон заметно сник.
– Вот это – проблема из проблем. Она подрывает
– Но ведь подобное случается, согласен? То там, то здесь находят подложенные в самолет бомбы.
– В том-то и дело, что находят. Но случаев взрыва бомбы на борту не было давно.
– А если она была в багаже?
– Весь багаж на линиях Консула проверяется с помощью рентгеновских установок, ты сам знаешь.
– Может, бомбу подложили в грузовой отсек заранее?
– И передний, и задний грузовые отсеки перед полетом обыскиваются.
– А пассажир не мог пронести ее на борт?
– Все проверяется, ручная кладь тоже. Любой провод, спрятанный под одеждой, будет обнаружен детектором металлов.
– Значит, твоя гипотеза неверна!
– Господи, ты уже начинаешь рассуждать, как Слейтер. Все, что я знаю – я чувствую это инстинктивно – так это то, что все указывает на взрыв, но не на неисправность. НА БОРТУ ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ БОМБА!
Оба мрачно уставились в пол. Келлер, из-за того, что версия, которая, как он надеялся, подтвердится, рассыпалась вирах, Тьюсон же из-за того, что ничем не мог подкрепить самое слабое место в своей теории.
Наконец Келлер спросил:
– Ты узнал еще кого-нибудь в списке?
– Боюсь, что нет. Первым классом летели и другие пассажиры, но никто из них не представляет для нас абсолютно никакого интереса. Что касается пассажиров второго класса, то в основном это были туристы и бизнесмены. – Он пристально взглянул на Келлера. – Дэйв, ты что, до сих пор думаешь, что каким-то образом сам несешь ответственность за катастрофу?
– Не знаю, Харри. Если в только я мог вспомнить.
– Но даже, если моя версия и не подтвердится, существует же тысяча причин, из-за которых могла произойти катастрофа.
– Как, например, ошибка пилота.
– Роган был одним из лучших летчиков из тех, кого я знаю. Он никогда не делал ошибок.
– А что, если он был не совсем в себе? Что, если он на какой-то момент расслабился? Что, если после столь долгих лет безупречной службы с ним случилось нечто такое, что выбило его из колеи?
– Но ты же его подстраховывал. Я понимаю, в этом и состоит основная функция второго пилота. Если командир внезапно заболел, или по каким-либо иным причинам неспособен действовать, то второй пилот обязан принять командование на себя.
– А что, если командир и второй пилот утратили способность к взаимодействию? Что, если между ними возникли разногласия и они продолжались во время полета?
– Для этого вы слишком профессиональны.
– Ты так считаешь?
Тьюсон внимательно посмотрел на Келлера.
– Ладно, хватит об этом, Дэйв. Давай подождем, пока моя гипотеза, да и другие тоже, не будут опровергнуты, и уж тогда займемся версией ошибки пилота.
Келлер встал. Ему надо было все обдумать. Что там сказал Хоббс? Души может удерживать в этом мире жажда мести. Что-то вроде этого. Стремился ли капитан Роган отомстить? А другие жертвы? Но это невозможно. Просто смешно. Все, во что он верил, а вернее не верил, всю свою жизнь, оказалось разрушенным с такой легкостью. Как он мог дойти до того, что поверил в призраков? Было ли это отчаянной попыткой найти правильный ответ или желанием избавиться от чувства
Он взял со спинки кресла пиджак и надел его. Тьюсон с удивлением посмотрел, как Келлер направился к двери. Он слышал, как Тьюсон окликнул его, но никак на это не прореагировал. Он закрыл за собой дверь и пошел к лифту. Может, он сам сумел бы найти ответ? Может, он сам смог бы получить ответ прямо от капитана Рогана? Он должен вернуться домой и найти тот смятый клочок бумаги. Ему нужен адрес Хоббса.
Глава 10
Колин Тетчер, как большинство толстых мальчишек, ненавидел школу. Если твое туловище больше напоминает шар, а руки и ноги выглядят бесформенными жирными придатками, жизнь в стенах мужской школы превращается в сплошные мучения. Если бы он отличался особым умом или остроумием, это как-то отвлекло бы внимание от его тучности, и жизнь тогда, возможно, не была бы такой ужасной. Но он не отличался ни тем, ни другим. По правде говоря, он и сам не мог найти в себе какого-нибудь спасительного качества. Он не был ни сильным, ни смелым, как не был ни щедрым, ни приветливым. Он был одиноким.
И так же, как большинство толстых мальчишек, он не любил игр. Он ненавидел физкультуру, крикет, футбол, греблю, регби, бадминтон, баскетбол, плавание и другие подобные занятия. Вот почему в тот холодный ноябрьский полдень он шел прочь от школьной спортивной площадки, а не к ней. И вот почему этот день оказался последним в его жизни.
Он шел, засунув руки глубоко в карманы темных полосатых штанов, перешел Коулнортон Брук и затем, свернув с тропинки вправо, вышел прямо к полям. Он часто проделывал этот путь во время спортивных занятий и знал, что, как обычно, его хватятся, и за этим неизбежно последуют дисциплинарные взыскания от старосты корпуса. До чего же он ненавидел эту систему, существующую в Итонском Колледже, в соответствии с которой мера наказания определялась другими, более старшими ребятами. Кроме старосты корпуса, еще пятеро старших ребят выслуживались перед воспитателем общежития, шпионя и подглядывая за тем, чем занимаются младшие школьники. «Библиотека», как их называли, уже четыре раза в этом семестре ловила на том, что он прогуливал спортивные занятия, и если засекут или хватятся на этот раз, то ему не миновать сообщения от препостора – старшего ученика, следящего за дисциплиной – о вызове к директору или заместителю и последующего объяснения перед «Биллем», постоянно действующим школьным судом.
Но Тетчеру на это было ровным счетом наплевать. Он презирал эту глупую систему с их учениками, живущими на частных квартирах и при Колледже, с их препосторами, с их итонским обществом, известным как «Народ», с их унылой черной фрачной формой, с их идиотскими традиционными играми, ракетками, фехтованием, боксом, сквощем, атлетикой и собачьими бегами. Его раздражали их кружки – музыки, рисования, технический, литературный, археологический, авиационный, железнодорожный и прочие столь же глупые; они раздражали его потому, что у него не было ни желания, ни намерения вступать в них. Причиной отсутствия у него интереса к ним была не их тематика, а необходимость неприятного для него общения с другими учениками. Даже если бы был кружок едоков, и то вряд ли вступил в него. В наибольшей безопасности он чувствовал себя во время уроков, когда другие ученики не имели возможности издеваться над ним и мучить его из-за его комплекции, и он испытывал почти физический ужас, когда раздавался звонок на перемену; для него он означал начало мучений.