Острее клинка(Повесть)
Шрифт:
— А шеф жандармов?
— Что шеф?
— Один по Невскому разгуливает.
— Вот как? Так уверен в своей силе?
— В безнаказанности.
Никто не мог похвастаться такими успехами в пропаганде, как Халтурин. Да никто и не пытался соревноваться с ним. Дело тут было даже не в личных свойствах Степана, а в том, что он был для рабочих свой человек.
Клеменц наверняка говорит лучше, но Клеменца надо привести на завод и увести. Степан приходит сам. Он знает два ремесла — он слесарь и столяр. А что могут другие? Пилить дрова? В городе
Клеменц надеялся, что Сергей познакомится с делами Халтурина и вновь поверит в успех пропаганды. Но Сергей сделал другой вывод.
Он увидел, что даже Халтурину тяжело ее вести. Степан должен прятаться, опасаться шпионов, бросать в одном месте и начинать в другом, потому что на другом заводе его еще не знают. И каждый раз ему приходится по кирпичику возводить здание заново.
«Многое ли он успел? Сколько вообще рабочих в наших рядах? Единицы. А вся масса народа, как стена, остается непроницаемой и непреодолимой. Мы бьемся об нее который год, и немудрено, что наконец стали изнемогать. Надо искать что-то новое.
Почему мы спокойно смотрим, как нам мешают? Если мы не можем вести пропаганду своих идей хотя бы так, как это делают социалисты во многих странах Европы, мы должны сопротивляться».
Несколько человек из «Земли и воли» собрались по просьбе Сергея у него на квартире (название газеты перешло к революционной организации).
— Ты хочешь, чтобы жертв стало еще больше? — спросил Клеменц.
— Дело разве во мне? — Сергей чувствовал, что Клеменц, как всегда, будет мягко, но неуступчиво отстаивать свое. — Но до каких пор прятаться, как мыши?
— Говори, что задумал. Неспроста же позвал.
— Я предлагаю вынести приговор шефу жандармов.
— Вот оно что, — Клеменц нахмурился.
— Это на всю Россию, — сказал Александр Михайлов, степенностью и окладистой бородой напоминавший Илью Муромца. — Шеф жандармов не сыщик.
— Ты против? — прямо сказал Сергей.
— Нет, я не против. Но это не простое дело, Сергей. Надо, чтобы все знали, за что казнят таких, как Мезенцев.
— Мезенцев не тот кандидат, — Клеменц нервно трогал свой калмыцкий ус. — Чтобы вынести приговор, надо обвинить бесспорно.
— А вы еще сомневаетесь? — не выдержал самый молодой из всех, Александр Баранников; он подражал в манерах и разговоре Михайлову, но был слишком горяч. — Это же негодяй, каких мало!
— Каких много, — невозмутимо возразил Клеменц, — мы должны беречь свою репутацию, Саша. Мезенцев — шеф жандармов, верно. Но негодяй он не больше других жандармов. А нам придется убедить всех, что именно он заслужил смерть.
— Всех не убедишь, — усмехнулся Халтурин. — Но обвинение должно быть. Это так.
Сергей ожидал, что заговорят об этом, и заранее приготовился отвечать. Против Мезенцева революционеры могли выставить по крайней мере четыре обвинительных пункта. Их было вполне достаточно, чтобы убрать этого царского палача и чтобы имеющие совесть люди и в России, и за рубежом согласились с приговором.
— За недавнее время, как вам известно, — сказал он, — генерал-адъютант Мезенцев своей волей ввел административную ссылку и тем дал жандармам право отправлять неугодных
Клеменц все щипал свой ус. Сергей видел, что, несмотря на все доводы, он против таких действий.
— Что ты думаешь, Александр? — спросил Сергей Михайлова.
Михайлов, видимо, не совершал над собой никаких усилий:
— Палач заслужил свою смерть.
— Смерть, — сказал Халтурин.
— Смерть, — согласились остальные.
Клеменц посмотрел на Сергея внимательно:
— Кто же приведет приговор в исполнение?
Сергей ответил:
— Я предложил — мне и выполнять.
— Одному?
— Да.
— Это неправильно, — вмешался Халтурин, — надо еще обдумать. Зачем очертя голову рисковать?
— Глупо, — с грубоватой прямотой поддержал его Михайлов, — одного мы тебя не пустим.
— Ты не спорь, Сергей, — Клеменц накрыл своей рукой ладонь Кравчинского, — никто твоего права совершить приговор не отнимает. Я тебя понимаю. Тебе не будет покоя, если на это пойдет кто-то другой и его схватят. Но ты пойми и нас. Мы не можем тобой сгоряча жертвовать. Степан дело говорит — надо все как следует обдумать. Если уж этому суждено быть, сделаем так, чтобы жандармы не торжествовали.
За две недели каждый шаг генерала Мезенцева был изучен. Революционеры точно знали, где, когда и с кем он бывает. Решено было напасть на шефа жандармов в послеобеденное время, когда он покидал ресторан дворянского собрания.
В назначенный день Сергей налегке вышел из дому.
День был как день. Недавно начался август. Было тепло, светило солнце. Петербуржцы быстро к этому привыкают. Им кажется, что так будет долго. Они забывают дома плащи и зонтики и не ожидают ниоткуда никакого подвоха. День, ночь — сутки прочь. Дни похожи друг на друга, как братья-близнецы. Внимание к окружающему притупляется. Городские псы (их, правда, немного, полиция вылавливает) лениво дремлют на солнышке. И, как псы, лениво прохаживаются городовые. Им бы скинуть гремящую амуницию, поспать бы в холодке… В такие дни сам господь бог дремлет, отдыхая.
«Такой день лучше всего подходит для нас, — размышлял Сергей. — Все процессы кончены, судов нет, юстиция разъехалась по своим дачам. Меньше риска».
Друзья хотели вовсе исключить риск. Но Сергей отказался стрелять в Мезенцева без предупреждения, из-за какого-нибудь укрытия. Прятаться он не хотел. Ему не годился ни пистолет, ни тем более винтовка, из которых можно целиться во врага на безопасном расстоянии. Нет, шеф жандармов должен знать, кто его убьет. Сергей встретится с ним лицом к лицу.