Остроумие и его отношение к бессознательному
Шрифт:
Иначе обстоит дело, когда на пути к прямому осуществлению тенденции стоят не внешние моменты, а внутренние препятствия; когда внутреннее побуждение противоречит тенденции. Это условие как бы осуществляется, согласно нашему предположению, в агрессивных остротах господина N., у которого сильная склонность к брани подавлялась высокоразвитой эстетической культурой. С помощью остроумия внутреннее сопротивление для этого частного случая было преодолено, задержки были упразднены. Поэтому, как и в случае внешнего препятствия, стало возможным удовлетворение тенденции, было избегнуто подавление и связанная с ней «психическая запруда». Механизм развития удовольствия в обоих случаях один и тот же.
Мы, конечно, чувствуем на этом месте желание подробнее вникнуть в различие психологической ситуации для случая внешнего и внутреннего препятствия, так как нам представляется возможным, что в результате упразднения внутреннего препятствия можно получить гораздо более интенсивное удовольствие. Но я предлагаю довольствоваться малым и удовлетвориться пока выяснением одного момента, который остается для нас существенным. Случаи внешнего и внутреннего препятствия отличаются
Таким образом, мы опять наткнулись на принцип экономии, который встретили в технике словесной остроты. Но там мы, прежде всего, думали найти экономию в потреблении по возможности или меньшего числа слов, или одних и тех же слов. Здесь же нам чуется гораздо более объемлющий смысл экономии психической затраты, и мы должны считать, что можно подойти ближе к сущности остроумия через более точное определение пока очень неясного понятия «психической затраты».
Некоторая неясность, которую мы не могли преодолеть при обсуждении механизма удовольствия, получаемого от тенденциозной остроты, является для нас небольшим наказанием за то, что мы пытались выяснить более сложное раньше, чем более простое, — тенденциозную остроту раньше, чем безобидную. Мы замечаем, что экономия затраты энергии, расходуемой на задержки или подавление, оказывается тайным источником действия удовольствия, получаемого нами от тенденциозной остроты, и обращаемся к механизму удовольствия при безобидной остроте.
Из соответствующих примеров безобидных острот, относительно которых нам нет нужды бояться нарушения нашего мнения о них из-за содержания или тенденции, мы должны сделать заключение, что технические приемы остроумия сами являются источником удовольствия, и хотим теперь проверить, можно ли свести это удовольствие к экономии психической затраты. В одной группе этих острот (игре слов) техника состояла в том, что наша психическая установка направлялась на созвучие слов вместо смысла слов, что мы ставили акустическое изображение слова на место его значения, данного отношением к предметным представлениям. Мы действительно можем предположить, что этим дано большое облегчение психической работе и что при серьезном употреблении слов нужно сильно напрягать свое внимание, чтобы удержаться от этого удобного приема. Мы можем- наблюдать, что болезненные состояния мыслительной деятельности, при которых, вероятно, ограничена возможность концентрировать на одном месте психические затраты, действительно выдвигают на первый план представление о созвучии слов такого рода (в сравнении со значением слов) и что такие больные в своих речах следуют, как говорит формула, «внешним» (вместо «внутренних») ассоциациям в представлениях о словах. Также и у ребенка, который привык еще трактовать слова как вещи, мы замечаем склонность искать за тождественным или сходным текстом тождественный смысл — склонность, которая становится источником многих ошибок, вызывающих смех взрослых. Если нам в остроумии доставляет несомненное удовольствие переход из одного круга представлений в другой (как при Home-Roulard из области кухни в область политики) употреблением одного и того же или сходного слова, то это удовольствие нужно, конечно, по праву свести к экономии психической затраты. Удовольствие от остроумия, вытекающее из такого «короткого замыкания», оказывается также тем больше, чем более чуждыми являются друг другу оба круга представлений, приведенные в связь тождественным словом; чем дальше они лежат друг от друга; чем больше, следовательно, удается сэкономить мысленный путь благодаря техническому приему остроумия. Заметим, кроме того, что острота пользуется здесь приемом установления связи, которая отбрасывается и тщательно избегается серьезным мышлением [55] .
55
Выясненная здесь разница совпадает с нижеприведенным отделением шутки от остроты. Но было бы неправильно, если бы мы исключили такие примеры, как Home-Roulard из обсуждения вопроса о природе остроумия. Принимая во внимание своеобразное удовольствие от остроты, мы находим, что «неудачные» остроты отнюдь не неудачны как остроты, то есть не неспособны доставить удовольствие.
Вторая группа технических приемов остроумия — унификация, созвучие, многократное употребление, модификация известных оборотов речи, намек на цитату — позволяет отметить как общую характерную черту тот факт, что каждый раз находят вновь нечто известное там, где вместо него можно было бы ожидать что-то новое. Эта возможность вновь обрести нечто известное исполнена удовольствия. Нам опять-таки нетрудно видеть в нем удовольствие от экономии и отнести его к экономии психической затраты.
Общепризнанным является, по-видимому, тот факт, что новое нахождение известного, «опознание» его, исполнено удовольствия. Гроос [56] говорит: «Опознание повсюду, где оно не слишком механизировано (как, например, при одевании, где…), связано с чувством удовольствия. Один только признак известного легко сопровождается уже тем тихим удовольствием, которое испытывает Фауст, когда вновь вступает после жуткой встречи в свой кабинет»… «Если самый акт опознания возбуждает такое удовольствие, то мы можем ожидать, что человек постарается упражнять эту способность ради нее самой, следовательно — экспериментировать, играя ею. И действительно, Аристотель усматривает
56
«Die Spiele des Menchen», 1899.
Гроос обсуждает затем игры, характерная черта которых состоит в повышении удовольствия от опознания, потому что на пути к нему воздвигают препятствия, следовательно — создают «психическую запруду», которая устраняется актом познания. Но его попытка объяснения не принимает во внимание тот факт, что познание само по себе исполнено удовольствия, в то время как он, ссылаясь на эти игры, учитывает удовольствие от познания радости силы (die Freude an der Macht), как преодоление трудности. Я считаю этот последний момент вторичным и не вижу никаких причин уходить от более простого понимания, согласно которому познание само по себе, то есть из-за уменьшения психической затраты, исполнено удовольствия, а основанные на этом удовольствии игры пользуются лишь механизмом запруды, чтобы повысить свою ценность.
Общеизвестно, что рифма, аллитерация, припев и другие формы повторения подобных созвучных слов в поэзии пользуются тем же самым источником удовольствия — новым открытием известного. «Чувство силы» не играет значительной роли при этих технических приемах, являющих собою такую полную аналогию с «многократным употреблением».
При том близком отношении, какое существует между опознанием и воспоминанием, мы можем без риска утверждать, что существует также удовольствие от воспоминания. То есть акт воспоминания сопровождается сам по себе чувством удовольствия подобного же происхождения. Гроос, по-видимому, не склоняется к такому предположению, но он считает удовольствие от воспоминания производным опять-таки чувства силы, в котором он ищет — на мой взгляд неправильно —' главную основу наслаждения при всех почти играх.
На «новом открытии известного» основано также применение другого технического вспомогательного приема остроумия, о котором до сих пор не было речи. Я имею в виду момент актуальности, являющийся при очень многих остротах обильным источником удовольствия и объясняющий некоторые особенности генезиса и существования острот. Есть остроты, которые совершенно свободны от этого условия, и в работе об остроумии мы вынуждены пользоваться почти без исключения такими примерами. Но мы не можем забыть о том, что мы, быть может, еще сильнее смеялись по поводу некоторых других острот, чем по поводу подобных долговечных острот. При этом употребление острот первого рода (недолговечных) было для нас труднее, так как они требовали долгих комментариев, и даже с помощью этих комментариев они не могли достигнуть определенного эффекта. Эти остроты содержат намеки на людей и на события, которые были актуальны в то время, вызывали всеобщий интерес и держали всех в напряжении. После того как этот интерес угасает и соответствующее происшествие исчерпано, эти остроты лишаются части своего воздействия в смысле удовольствия (Lustwirkung), и нередко очень значительной части. Например, острота, созданная моим дружественным, гостеприимным хозяином, когда он назвал розданное мучное блюдо «Home-Roulard», кажется мне теперь не столь удачной, как тогда, когда Home-Rule был постоянной рубрикой в политическом отделе наших газет. Если я попытаюсь теперь оценить достоинство этой остроты указанием на то, что одно это слово перевело нас с большой экономией окольного мысленного пути из круга представлений кухни в столь отдаленный от него круг политических представлений, то я должен был бы изменить это указание в том смысле, «что это слово переводит нас из круга представлений кухни в столь отдаленный от него круг политических представлений, который вызывал наш оживленный интерес, так как он все время занимал нас». Другая острота — «Эта девушка напоминает мне Дрейфуса; армия не верит в ее невинность» — в настоящее время как будто утратила свою яркость, хотя ее технические приемы остались неизменными. Смущение, вызываемое этим сравнением, и двоякое толкование слова «невинность» не могут искупить того, что этот намек на событие, к которому относились с живейшим возбуждением, напоминает теперь о происшествии, интерес к которому иссяк. Следующая острота тоже может служить примером актуальной остроты.
«Кронпринцесса Луиза обратилась с запросом в крематорий в Готе, сколько стоит сожжение покойника. Управление ответило: «Сожжение стоит 5000 марок, но ей насчитают только 3000 марок, так как она один раз уже перегорела».
Эта острота кажется для настоящего времени неудачной. Одно время ее оценивали очень высоко. Но некоторое время спустя, когда ее нельзя рассказать без комментария о том, кто такая была принцесса Луиза и как следует понимать ее «горение», острота, несмотря на отличную' игру слов, потеряет свой эффект.
Большое число находящихся в обращении острот имеет определенную длительность существования, собственно — определенный срок жизни, слагающийся из периода расцвета и периода упадка и оканчивающийся полным забвением. Потребность людей извлекать удовольствие из мыслительных процессов создает затем все новые остроты, опираясь на новые злободневные интересы.
Жизненная сила актуальных острот отнюдь не принадлежит им самим. Она заимствуется с помощью намека у других интересов, степень актуальности которых определяет и судьбу самой остроты. Момент актуальности, присоединявшийся как особенно обильный, хотя и непостоянный источник удовольствия к собственным источникам остроумия, не может быть просто сопоставлен с новым применением уже известного. Речь может идти скорее об особой квалификации известного, которому должно принадлежать свойство свежего, недавнего, нетронутого забвением. При образовании сновидения тоже приходится встречаться с особым предпочтением, которое оказывается свежему материалу. И нельзя не предположить, что ассоциация со свежим материалом вознаграждается своеобразным удовольствием и, таким образом, облегчается создание новой остроты.