Остров Беринга
Шрифт:
– Тьфу, прости Господи, – брезгливо сплюнул Савва.
– А те, кто желает лучше приготовить кислую рыбу, – кося лукавым глазом на Лорку, Стеллер возвысил голос, – чтобы она сохранялась в целом виде и меньше воняла, те кладут ее в ключи и прикрывают сверху камнями. Хотя при этом много зловония и уходит, однако ж остается еще столько, что при помощи его можно заставить, без пытки, любого европейца сознаться в чем угодно…
Лорка расхохотался, и Стеллер, довольный произведенным впечатлением, откинулся назад, раскачивая ногой в камчадальской гамаше.
Новоприбывший адъюнкт теперь частенько потчевал их такими вот историями. Лорка порой дивился, откуда они только
Непростой путь, однако же, прошел адъюнкт Его Императорского Величества Георг Стеллер, прежде чем волею судеб оказался здесь, в Петропавловском остроге. Уроженец Франконии, после учебы в Виттенберге и Лейпциге, Стеллер переехал в Данциг, где был врачом. После взятия Данцига русскими сопровождал больных и раненых в Петербург, где и остался, приглянувшись за веселый нрав самому Феофану Прокоповичу. Однако не сиделось на теплом месте молодому ученому. Заручившись рекомендацией Прокоповича к президенту Петербургской академии наук барону Корфу, в 1737 году адъюнкт отправился покорять Сибирь. С тех пор ему много где довелось побывать, однако ж и Лорка был не лыком шит: ведь Стеллер практически повторил тот путь, которым шли отряды экспедиций Беринга.
Потому подружились они крепко, несмотря на разницу в возрасте и положении. Впрочем, Стеллер был человек удивительный: чинов никаких не признавал, с камчадалами и ламутами был донельзя (по мнению некоторых) приветлив, а вот «в целях науки» мог быть спесив и занозист. В быту был непривередлив так, что бывалые мужики диву давались: ел что дают, включая сомнительные камчадальские лакомства, а коли случалось кашеварить самому (а тому искусству в нынешних условиях каждый был обучен), попросту бросал все съестное, что находил, в один котел, варил основательно и поглощал без разбору. А если к тому и водочки доводилось испить, становился разговорчив и добродушен. Впрочем, случалось ему и разойтись – и тогда начальство, мешавшее ему в научных изысканиях, вплоть до академиков санкт-петербургских, поносил он с таким смаком, что, как говаривал Савва, «любо-дорого ухи погреть».
С офицерами из штаба Беринга, впрочем, Стеллер не сошелся, несмотря на то, что и обликом своим, и манерами все же выделялся над простыми людьми, да и присвоенное Берингом звание судового врача, казалось бы, должно было оному сближению способствовать. Видимо, все-таки был для них Стеллер слишком странен, а пристрастие его к вещам несущественным – скажем, камчатским насекомым или камчадальским сказкам, – делало его в глазах многих «не от мира сего».
Лорке, однако, было чудно и интересно узнавать от причудливого немца всякие истории, а знал Стеллер столько, что и на троих бы хватило. Савва Стародубцев тоже оказался из любопытных, крепко сдружился с ученым, и теперь много свободного времени они проводили втроем. Чаще всего Стеллер с Саввой спорили, а Лорка слушал:
– Медведя олюторские коряки ловят чудно, – заводил историю Стеллер. – Найдут кривое дерево, да на него вешают приманку с петлей навроде дыбы. Медведь, завидя приманку, на дерево залезет и в петлю попадет, да так и удавится.
– Бабьи сказки! – кривился Савва. – С ружьецом или стрелами на медведя – это можно. С берлоги собаками поднять – так я сам хаживал, и непростое это дело, доложу я вам. Я-то с ружьецом, а вот мужики под Красноярском, случалось, и по старинке, на рогатину подымали. Силища тут нужна агроменная! Но поймать медведя в силок, как зайца, – это, герр, тебе турусы развели… [20]
20
Развести турусы (стар.) – обмануть.
– Ты, Савва, здешнего медведя видел? А? Отвечай! – кипятился Стеллер. – А он тут от сибирского наотличку, уж ты мне поверь. И нравом боязливей, и поменьше. А по деревьям лазать мастак!
– Ну-ну, – хмыкал Савва. – Бывалый ты человек, я посмотрю. Однако ж, я думаю, вряд ли в одиночку на своего пугливого медведя пойдешь.
– Не пойду, – ничуть не обидевшись, засмеялся Стеллер. – Сказывают, что здешние медведи, хоть и пугливы, а на одиноких путников напасть могут. Даже костер им не помеха. Казаки бают, случалось им видеть, как медведь, чтобы к костру подобраться, вначале в воду залезал, а потом в таком мокром виде на костер шел и тушил его!
– Это ты, герр, снова врешь, – качал головой Савва. – Потапыч, хоть и хитер, а все ж зверье неразумное!
– Христом Богом клянусь – от людей сведущих да не речистых слыхивал! – широко перекрестился Стеллер.
– Ну, раз так, тут должно, без колдовства ихнего языческого не обошлось. – Савва тоже перекрестился. – В здешних краях это сплошь и рядом. Шаманят, камлают то бишь и якуты, и ламуты. Иногда жуть берет – сколько раз слыхивал, что-де, шаманы-то и кровь младенческую пьют, и девиц умыкают…
– Здешние, ительменские, не таковы, – задумчиво сказал Стеллер. – Здесь, можно сказать, к шаманам мало почету. В Большерецке случалось пару раз шаманов видывать – они вместе с остальными и ясак [21] платили, и на охоту ходили. Разве что на охоту их стараются брать, – вроде как на удачу. Бабы здешние и вовсе камлают часто – много среди них лекарок да повитух.
– Эхма, темнота, – вздохнул Савва. – Там и гибнут в невежестве языческом…
– Шаманы их считаются токмо за посредника, – продолжал Стеллер. – Это все равно как вестового к ихнему идолу отправить.
21
Ясак – дань с коренного населения Сибири.
– Главное – что в письме, а не кто его принес, что ли?
– Не так. Главное – это сколько людей за больного, скажем, помолиться пришло. Камчадалу далеко от селищ своих не ходят, слыхал?
– Слыхал! – кивнул Савва. – Все так говорят. Чудные люди.
– А вот потому и не ходят! – Стеллер назидательно поднял указательный палец. – Это чтоб далеко от становища не оказаться. Придет беда, случится что – сразу домой мчат. Там все вокруг больного или раненого в кружок соберутся и шаманку кликнут. Вот шаманка попрыгает кругом, идолам покричит: вот-де, сколько народу собралось, просим тебя покорно за такого-то и такого-то! Потому чем больше народу просит, тем колдовство считается вернее!
– Темнота! – махнул рукой Савва.
– А может, и есть в том зернь разумного, – задумчиво сказал Стеллер. – Взять, скажем, веру христианскую. Разве ж не тем монашество сильно, что за нас, грешных, Господа нашего о покаянии молит?!
– Типун тебе на язык, герр! – вскинулся Савва. – Это ж какое сравнение провел, нечестивец! Разве ж можно сравнить Господа нашего Иисуса Христа с поганым идолом камчадальским?
– А я и не их сравниваю, – рассеянно сказал Стеллер. – Сравниваю я то, что чужая мысль и молитва может человека в беде укрепить. Камчадальская вера, стало быть, сродственных уз требует, а христианскою молитвой можно и человека незнакомого, и далекого выручить.