Остров Демонов
Шрифт:
— Продолжай!
— Будет естественно, если мы остановимся где-нибудь… скажем, у побережья Кап-Бретон. Это очаровательное место. Там растут фрукты, дикая пшеница и зеленые деревья. Вы объявите, что обоснуете свою колонию здесь. Вы оставите своего очаровательного Бомона за старшего…
— Да, да…
— Вы скажете им, что отправляетесь к Терр-Нев, чтобы встретить остальные корабли. Это не имеет значения, что вы им скажете.
Роберваль откинулся на подушки. План был настолько хорош, что лучше трудно было придумать. Он пытался осмыслить все тонкости и заставить шевелиться свои уставшие мозги.
— И потом мы поплывем во Францию, — хрипло сказал Роберваль. — А что с командой, которая так тщательно отбиралась?
— Это я предоставляю вашей светлости, — величественно изрек Альфонс. — Существует множество способов. Этот корабль не требует многочисленной команды.
Роберваль потирал подбородок и нервно грыз ноготь.
— Вашу племянницу и Сен-Жана можно причислить к колонистам, не упоминая острова Демонов.
Взгляд Роберваля посветлел. Его охватило приятное чувство уверенности. Он чувствовал себя в безопасности. Такой ответ должен удовлетворить Турнона. Он должен также удовлетворить и кузенов Коси, которые будут интересоваться судьбой Маргерит. Он пожертвовал ею — пожертвовал ради Новой Франции! Такая жертва не могла не быть отмечена королем, который вознаградил всех, кто вкладывал деньги в подобные мероприятия. А кто поинтересуется судьбой Сен-Жана… или Шабо — племянника низложенного адмирала? Он пытался отмахнуться от чувства огромного облегчения, овладевшего им, чтобы продумать все тонкости и не наделать ошибок.
— А следующей весной, когда мы отправимся посмотреть, жив ли еще Картье, что делать с колонистами?
— Ваша светлость! — с упреком сказал Альфонс. — Я разложил карты, а вам уже их перетасовать!
— Да! — Роберваль сел, его порозовевшие губы и щеки говорили о приливе жизненных сил.
— А теперь, — с уважением спросил Альфонс, — вы решили, к какой земле мы направляемся?
— Кап-Бретон! — величественно отчеканил Роберваль.
ГЛАВА 47
Ветра дули со всех четырех сторон света. Арктический ветер приносил холод, вместе с Гольфстримом приходило тепло. Они кружили над островком, чья выгнутая спина была поле их сражений. С дьявольскими завываниями они вертелись в бешеном воздушном танце, высоко подбрасывая в небо песок и гневно атакуя безмолвные дюны. В этом многовековом сражении погибли ветра, но оставался остров, напоминавший своими очертаниями гигантскую женскую фигуру, изогнувшуюся в пылу страсти.
Осенний ветер напоминал Пьеру о столкновении, свою правоту в которой он начинал медленно осознавать. Ему доставляло удовольствие терзать свое тело непрерывной работой и любовными наслаждениями, он гордился своими выпуклыми мышцами, силой своих плеч и ног, находил удовлетворение в дневной работе и проваливался каждую ночь в глубокий приятный сон на одном ложе со своей любимой. Он наслаждался неугасимой радостью Маргерит и только насмехался над мрачностью Бастин.
Холодными утренними часами, когда небо и озеро были одинаково ясно-голубыми под желтым шаром солнца, утратившего свой летний жар, было приятно прислушиваться к яростным завываниям ветра и наблюдать за колышущейся поверхностью озера, на которой резвилась рыба, любоваться зеркальной гладью пруда, окруженного цветущей мальвой и пурпурными астрами. Над островом кружили бесчисленные стаи уток. Глядя на все это, было трудно поверить, что когда-нибудь настанут скудные дни. Он лежал за песчаным холмом и почти не целился. Когда тишину вспарывал громкий выстрел, черные облака птиц поднимались с озера, разрезая воздух тысячами крыльев. Потом он быстро бежал и с разбегу нырял в обжигающую воду. Он приносил добычу, держа уток в руках и зубах, отряхиваясь на берегу, как большая собака.
Но ветра дули все сильнее, а синева неба и моря стыла и темнела под солнцем, которое все с большим трудом согревало землю. Трава на болотах и склонах дюн вяла и желтела, стаи перелетных птиц бесконечно летели на юг — даже большие нелетающие птицы кочевали с косяками рыб, ныряя и показываясь на поверхности моря подобно пушечным ядрам. Ожидание зимы на этом забытом острове заставляло Пьера без передышки ловить рыбу, собирать дрова и охотиться, чтобы запастись на долгие бесплодные дни. Теперь все чаще небеса темнели и словно опускались под тяжестью дождевых туч. Огромные волны колотились в южный берег, угрожая прорвать барьер, защищающий озеро. Вой ветра и рокот волн раздражал, действовал на нервы и убавлял мужества поселенцам. Но хуже дождей были смерчи, которые поднимали в воздух тучи песка и кружили их, швыряя в лицо и ослепляя. В такие дни Пьер был вынужден оставаться в хижине и сидеть без дела. Он лежал с Маргерит, которой было тепло и спокойно в его объятиях, слушая завывания демонов, выживших колонистов де Лери, и думал о том, как защитить этих двух женщин и ребенка, которого Маргерит носила в своем теле.
До сих пор жизнь предлагала ему только приключения и определенную цель, к которой надо было стремиться, и он верил, что страх — это удел трусов. Но оказавшись лицом к лицу со стихией в этой титанической битве, он уже не знал, не был ли он сам трусом.
Каждый день по нескольку раз он взбирался на самую высокую дюну и искал среди океана паруса. Он сосредоточился на обещании Бомона и пытался верить, что вице-короля удастся убедить вернуться за ними. Если им придется ждать, пока Роберваль встретится с Картье!.. На вершине дюны он установил знамя, сшитое из тряпок Маргерит. Каждую ночь его в клочья раздирало ветром, и Пьер заменял его новым, пока даже Маргерит не сказала ему, что это было пустой тратой материи.
Бастин с одобрением наблюдала за его тревогой. Она одобряла его усиленные приготовления к зиме, новое выражение лица, сжатые губы и цель во взгляде.
— Он становится мужчиной, — говорила она Маргерит, — и перестает быть мальчишкой, приносящим одни неприятности.
Но Маргерит не слушала ее и делала все возможное, чтобы ослабить напряжение Пьера и развеять его страхи.
Однажды утром она вернулась в хижину с охапкой сена и застала Пьера за починкой их последнего знамени. Она бросила сено и подошла к нему. Он лишь взглянул на нее и продолжал работу. Тогда Маргерит взяла материю из его рук.
— Дорогой, — с упреком сказала она. — Ты разрываешь мое сердце.
— Я знаю. Но они должны приплыть… Когда Бомон расскажет.
— Давай не будем встречать их флагами, — твердо сказала Маргарет. — Не надо бояться зимы. Не надо бояться за меня. Я сильная, и я счастлива. Оставайся самим собой, любовь моя. У нас есть дом и еда, а Бог даст нам то, чего нам недостает. О, Пьеро, если они приплывут, то смогут снова разлучить нас.
Она скомкала кусок материи и швырнула его в угол.
— Как ты можешь так держаться? — удивленно спросил он.
— Я такая потому, что у меня есть ты. Отсюда и мое мужество, мой дорогой. Только благодаря тебе я имею так много.
Стены хижины были завешены холстами, сдерживавшими песок и ветер, сочившиеся в щели. Ковры из тюленьих шкур были толстыми и мягкими, но они часто промокали, так что их приходилось то и дело вытряхивать, очищая от песка, к немалому отвращению Бастин. Их постели, тоже из тюленьих шкур, казались теплы и удобны. Каждое утро на постели Пьера и Маргерит оставалось углубление — в том месте, где они лежали, слившись воедино. Пьер придумал заслонку для дымового отверстия, которую можно было открывать во время приготовления пищи — впрочем дымоход едва ли служил по назначению, потому что сильный ветер задувал дым обратно, заставляя всех троих кашлять. В морских раковинах они жгли тюлений жир, который тоже чадил и наполнял комнату сильной вонью. И все же в доме было тепло и уютно. Сучья можжевельника весело горели в костре, а стряпня Бастин распространяла по комнате великолепный аромат. Няня экспериментировала с растворами соленой воды для сохранения мяса и кипятила отвары из ягод, которые поглощали рыбный привкус, пропитавший все мясо, за исключением гусиного и, к удивлению, тюленьего. Тюленье мясо было особенно нежным и вкусным.