Остров Эллис
Шрифт:
— Погром! — сказал он Якову.
В России в 1907 году это слово имело такое же зловещее значение, как и тридцатью годами позже в Германии слово «гестапо».
— Тора!
Илья побежал в заднюю часть комнаты, когда Яков поднялся и встал возле органа. Теперь звуки выстрелов были слышны рядом с синагогой. Вопли людей смешались с выкриками. Яков застыл от чувства неуверенности и страха. Он знал, что такое погромы, и жил, страшась их, большую часть своей жизни, как и большинство евреев в России. Но испытать на себе, что это такое… Яков вдруг ясно себе представил, что через несколько минут в свои двадцать
И тут обе деревянные двери синагоги распахнулись и в нее прямо на лошадях въехали два всадника. Яков увидел, как один из них нацелил свое ружье прямо в дальний угол комнаты. Он обернулся: отец нес из святилища два серебряных ящика со свитками торы.
— Нет! — крикнул Яков и бросился к отцу.
Раздался выстрел, и Яков увидел, как его отец медленно оседает на пол, выпуская из рук ящики с торой. Тем временем другой солдат бросил горящий факел на деревянную скамью.
Теперь первый солдат с кривой усмешкой пустил лошадь галопом прямо на Якова, нацелив ему в лицо ружье. Яков инстинктивно бросился обратно к органу. Ружье выстрелило в тот самый момент, когда он скрылся за органом. Перепуганный до смерти молодой еврей толкнул орган прямо на лошадь. Тяжелый инструмент затрещал. Яков увидел, как лошадь врезалась в орган и упала, увлекая за собой на пол ничего не понимающего солдата.
— Грязная собака, — завопил другой, который был все еще на лошади.
Затем он схватил флягу с керосином и вылил содержимое прямо в огонь, превратив часть синагоги в сплошной костер. Теперь дым и огонь заставили его лошадь попятиться, дав Якову несколько секунд, которые спасли его жизнь. Он побежал в дальнюю часть синагоги, где лежал его отец: из пулевого отверстия в затылке хлестала кровь. Осознав, что его отец мертв, Яков попытался достать свитки торы, когда услышал глухие удары копыт направлявшейся к нему лошади. Солдат с такой же черной бородой, как и у Ильи Рубинштейна, выхватил из ножен саблю, готовясь снести Якову голову.
Прошло меньше минуты с того момента, когда солдаты ворвались в синагогу, но все произошло так стремительно, что Яков не мог поверить в случившееся. Но чем быстрее приближалась к нему лошадь — а она уже была менее чем в десяти футах от него, — его ноги стали двигаться сами. Он кинулся к заднему выходу, распахнул дверь и, с силой захлопнув ее за собой, выбежал на заснеженное поле позади горящего здания.
«Бежать ради спасения собственной жизни, —думал он. — Бежать ради своей жизни! Лес! Если я добегу до леса…»
Холодный ветер хлестал его по покрывшемуся потом лицу. Лес был за полем, а по снегу бежать было в два раза труднее, но он бежал — его длинное худое тело боролось за жизнь.
Яков услышал выстрел. Не останавливаясь, он оглянулся. Солдат раскрыл дверь, вывел лошадь и стал стрелять. Он промахнулся.
«Продолжай бежать!»
Солдат вскочил в седло, и лошадь галопом понеслась в его сторону.
«Продолжай бежать!»
Еще выстрел, и что-то ударило его в бедро. Он упал вперед, в снег, и прижал руку к ноге — кровь начала пропитывать брюки. Он перевернулся и сел, глядя на всадника, галопом приближавшегося к нему.
«Он
В панике Яков попытался снова подняться, но раненая нога не слушалась, и он снова повалился в снег. Что-то уперлось ему в спину. Дрожа от страха и холода, покрывшись испариной, страдая от боли из-за пулевой раны, он подсунул под себя правую руку и нащупал камень.
И опять преследующий был от него на расстоянии менее десяти футов. Он что-то кричал, очевидно, угрожая смертью и целясь в него из ружья двумя руками, как это делают наездники высшего класса, удерживая равновесие на скаку силой своих коленей.
Яков приподнялся и изо всех сил швырнул камень.
К его полному удивлению камень угодил всаднику прямо в лоб, и он свалился с лошади.
Воцарилась тишина, если не считать отдаленных выстрелов в Городне.
Пошатываясь, Яков поднялся на ноги. Лошадь остановилась и стала обнюхивать лежавшего без сознания хозяина. Яков медленно двинулся по снегу к своему преследователю и, подойдя к нему, схватил ружье.
Впервые за свою короткую жизнь он держал в руках оружие. Он взглянул на ружье, на лежавшего, потом на селение, в котором родился. Городня горела — особый отряд отлично справился со своей работой. Пламя и дым клубами поднималось к небу. Все это было невероятно. Невероятно, что его отец мертв. Невероятно, что какие-нибудь пять минут назад вся его жизнь оказалась перечеркнутой.
В его карих глазах стояли слезы, когда он нацелил ружье в грудь казака. Слезы утраты, слезы ярости, слезы ненависти.
Почему все так случилось?
Что сделал его отец, Илья Рубинштейн, такой добрый, любивший музыку человек, который никогда в своей жизни никого не обидел?
— Ты мерзавец! — произнес Яков на идише.
Потом он повторил это по-русски, совершенно забыв, что человек в бессознательном состоянии не может слышать.
Он начал взводить курок, но тут понял, что не сможет этого сделать. Хладнокровно убить человека, лежавшего перед ним без сознания?! Убить кого бы то ни было! Даже убийцу своего отца?!
И тут вдруг он сделал это.
Ружье выстрелило и отдало рикошетом. Солдат дернулся и застыл. Лошадь заржала и отпрянула.
«Я убил человека».
Затем он повесил ружье на плечо, добрался до лошади, схватил повод, вдел левую ногу в стремя и, преодолевая боль, взгромоздился в седло.
«Я убил человека. Мой отец мертв… Городня горит… О, Боже! Что же мне теперь делать?»
Подгоняя лошадь, Яков направился к лесу. На опушке он обернулся и бросил последний взгляд на свое горевшее прошлое. После этого скрылся в лесу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он направился в Гамбург, в Германию. Яков слышал, как другие евреи говорили, что это порт, из которого уезжают в Америку. Желание совершить это трудное путешествие возникло уже давно. Яков и раньше думал покинуть Россию. Но главной причиной его привязанности к Городне была любовь к отцу. Теперь же, когда отца не стало, а Городня была уничтожена, стремление эмигрировать оказалось непреодолимым. Другого выхода просто не существовало. Он убил солдата из Особого отряда и понимал, что если его схватят, ему не поздоровится.