Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона
Шрифт:
Граф горячо протестовал, говоря, что «никогда не желал вреда своей государыне». В ответ Кок напомнил ему о «маленькой черной сумке», которую граф носил с собой и в которой содержался план всего заговора. Да, Эссекс уничтожил содержимое сумки, но Кок из показаний арестованных сообщников графа знал все детали. Он знал, что граф намеревался внезапно захватить двор и расставить по местам своих людей: на воротах должен был стоять сэр Кристофер Блаунт, в холле – сэр Джон Дэвис, в залах – сэр Чарльз Дэнверс, а сам Эссекс намеревался «захватить священную особу Ее Величества (to take possession of her Majesty’s sacred person)» и потребовать от нее созыва парламента [397] .
397
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 217.
Однако,
Тогда были зачитаны показания сэра Фердинандо Горджеса, рассказавшего о собраниях в Друри-хаусе, на которых обсуждался поход в Сити и последующий захват Тауэра и Уайтхолла. Получалось, что действия Эссекса 8 февраля отнюдь не были спонтанными и вынужденными. Эссекс на это возразил, что все сказанное в Друри-хаусе – лишь разговоры, никакого решения там принято не было, да и вообще, собравшиеся обсуждали только безопасный проход к королеве, которой он хотел изложить свои жалобы и опасения, а также убедить Ее Величество удалить от себя Кобэма, Сесила и Рэли, которые были ответственны за его, Эссекса, немилость у королевы. Но всего этого, подчеркнул граф, он намеревался добиться словами, а не мечом.
Эссекс увел процесс в сторону, обвинив Кобэма в сговоре с шотландским королем по поводу престолонаследия. Услышав такое, Кобэм потребовал от Эссекса объяснений, после чего в зал был приведен Горджес, заявивший, что тема обращения за помощью к шотландскому королю обсуждалась заговорщиками три месяца. Однако суд не стремился развивать эту слишком болезненную для королевы тематику и вернулся к вопросу о том, почему Эссекс считал, что ему угрожает опасность.
Граф поначалу отвечал несколько неопределенно, но потом уступил давлению судей, сказав, что сэр Уолтер Рэли изъявил желание поговорить с Горджесом, они встретились на реке утром в воскресенье 8 февраля, и Рэли убеждал собеседника «уйти от них [от заговорщиков], иначе он станет потерянным человеком и уподобится тому, кто ступил на тонущий корабль». Судьи потребовали от Рэли объяснения и клятвы. Тот согласился. И тут раздался возглас Эссекса: «Вы посмотрите, на какой книге он клянется!» Рэли клялся на малоформатной Библии. Принесли фолио, клятва была повторена, и Рэли пояснил, что в упомянутом разговоре он дал Горджесу дружеский совет вернуться к себе в Плимут, чего желала и королева. Однако сэр Фердинандо отказался покинуть графа, на что Рэли снова повторил: «Если вы [к ним] вернетесь, то вы – потерянный человек». «Нам это было передано иначе», – заметил Эссекс по поводу свидетельства Горджеса [398] .
398
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 222–223.
Тогда Кок обратился к тому, о чем Эссекс кричал в Сити: будто Сесил продал английскую корону испанцам. Эссекс ответил, что он слышал это много раз и что ему и Саутгемптону «сообщили, будто секретарь Сесил уверял одного из членов Совета, что после смерти Ее Величества трон должен перейти к инфанте».
В этот момент из-за занавеса вышел… Сесил. Он встал на колени и обратился к судьям с просьбой дать ему возможность «очистить себя от такой клеветы». Из последовавших пререканий Сесила с Эссексом стало ясно, что источником информации был дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис. Когда последнего доставили в суд, он рассказал, как было дело. Оказалось, что как-то Сесил рассказал Ноллису о книге, в которой титул инфанты почитался выше прочих, и даже обещал ему эту книгу показать. Только и всего.
Следует отметить, что манера, в которой Кок вел процесс, была крайне неудачной, поскольку генеральный атторней, с одной стороны, позволял себе излишне агрессивный тон по отношению к обвиняемым, а с другой увязал в малозначимых деталях. В итоге, по свидетельству хрониста У. Кэмдена (William Camden; 1551–1623), многие в зале уже перестали понимать, за что именно судят Эссекса и Саутгемптона [399] .
Бессистемные вопросы Кока утомили Бэкона, и он был рад, когда, наконец, ему предоставили слово. Он не стал повторять все пункты обвинения, сославшись на то, что его аудитория – это «не провинциальное жюри присяжных, состоящее из невежественных людей», а потому он позволит себе сказать всего несколько слов. Воздав должное образованности пэров, Бэкон отметил, что история не знает такого предателя, который не оправдывал бы свою измену благовидными предлогами, и Эссекс не был исключением. «Граф выступил, движимый стремлением лишить несколько великих людей и советников благоволения Ее Величества, а также страхом, что он оказался в окружении врагов – им же, однако, придуманных, – замысливших его убить в его доме. Поэтому он говорит, что вынужден был бежать в Сити за поддержкой и помощью». Под предлогом этой «мнимой опасности и угрозы нападения граф Эссекс вошел в Сити Лондона и прошел через его недра, распуская слухи, будто его должны убить, а государство продано, в то время как не было ни таких врагов, ни такой опасности» [400] .
399
См.: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 246.
400
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 226.
И, повернувшись к Эссексу, Бэкон добавил: «Милорд, вы должны знать, что, хотя государи дают своим подданным повод для недовольства, хотя они могут лишить их почестей, коими осыпали ранее, хотя они могут низвести их в более низкое состояние, нежели то, в которое возвели, тем не менее подданные не должны настолько забывать о своем долге быть верными своему государю, чтобы позволить себе какое-либо проявление непокорности, а тем более устроить бунт, как это вы, милорд, сделали. Поэтому все, что вы сказали или можете сказать в ответ на это, будет не более чем прикрытием (shadows). А потому, как я полагаю, вам лучше сознаться, а не оправдываться» [401] .
401
Ibid.
Граф тут же, обращаясь к судьям, выкрикнул: «Я призываю мистера Бэкона против мистера Бэкона!» И далее Эссекс рассказал о письмах, которые Фрэнсис составил от его, Эссекса, и Энтони Бэкона имени, в которых защищал графа. «Тогда, – продолжал Эссекс, – мистер Бэкон был общего со мной мнения и указывал на тех, кто был моим врагом и настраивал Ее Величество против меня. Ныне же, он, кажется, переменил свое мнение обо мне, и поэтому я оставляю на усмотрение ваших сиятельств решить, кто из нас говорит правду» [402] .
402
Ibid. P. 226–227.
На это Бэкон невозмутимо ответил, что если бы «эти письма были здесь, то всякий смог бы убедиться, что они не содержат ничего, за что было бы стыдно. Вместо того чтобы заняться чем-либо другим, я попусту потратил время, пытаясь угадать, как сделать графа хорошим слугой Ее Величества и государства» [403] . С этими словами Бэкон вернулся на свое место, и суд продолжился. Были зачитаны признания других заговорщиков, которые, впрочем, мало что добавили к тому, о чем уже было известно.
403
Ibid. P. 227.
Затем привели Саутгемптона. Он сказал, что на собраниях в Друри-хаусе речь шла о намерении Эссекса поговорить с королевой, и все, что планировалось, предполагало самозащиту, а не предательство.
В какой-то момент разбирательства некоторые пэры подняли вопрос: можно ли считать предательством простое желание передать жалобу лично королеве без умысла применить силу? На что Кок уверенно ответил, что можно, поскольку заговорщикам в этом случае пришлось бы преодолеть сопротивление охраны и других лиц, т. е. применить силу, и они на своих собраниях в Друри-хаусе должны были принять во внимание это обстоятельство, поэтому речь должна идти об «intended violence» с их стороны. Эссекс на это возразил: «По совести, о действии должно судить по намерению». «Нет, – парировал Кок, – наш закон исходит из того, что о намерениях судят по действиям». «Ну что ж, – ответил Эссекс, – руководствуйтесь вашим законом, а мы будем обращаться к совести» [404] .
404
Ibid. P. 229.