Остров «Мадагаскар»
Шрифт:
Хайдаров прошелся по пустой кают-компании. Он был недоволен собой, и как всегда в таком состоянии, его захлестывала тревога, которая — врачу, исцелися сам, — мешала ему, как всякому астеничному обывателю. Причины и следствия, тревога направила его мысли к Инге, ласковой, веселой, ласково-ненадежной, к которой он слишком привязался.
Он передернул плечами, вздохнул, постоял над местом, где нашли Шерну и решительно двинулся в каюту. В тесноте его голос прозвучал Глухо.
— Оккам! Николай. Пригласи в каюту номер три семнадцать пассажира тринадцать.
— Николай, я Оккам. Пассажир тринадцать, Константин Савельев, подтверди.
— Подтверждаю, конец.
Он присел на командирскую койку. Над его головой, почти касаясь затылка, висел распяленный под потолком
Каюта командира была чуть шире остальных — за счет переборки, отодвинутой на двадцать-тридцать сантиметров в кают-компанию. В широкую часть каюты конструкторам удалось втиснуть кресло, а изголовье койки отгородить от двери шкафчиком. В ногах, на броневой стене, помещались репитеры основных ходовых приборов. Каюта была безукоризненно чистой, словно бы покрытой тончайшим слоем лака, только клавиш диктофонного бортжурнала выглядел потертым. Тонко, торопливо посвистывал динамик радиомаяка.
— … Приветствую вас, куратор!
Пассажир номер тринадцать, Константин Савельев, главный врач-диетолог Марса. Хайдаров почувствовал, что его лицо само собой расплывается в улыбку — диетолог оказался живым воплощением своей профессии. Он был румян, белорозов, щеки его походили на пончики, а пухлые губы складывались в трубочку, словно он снимал пробу со сладкого блюда. Кивая и улыбаясь, он уютно устроился в кресле и приготовился слушать. Ну и хитрый мужичок! Можно подумать, что в корабле постоянно возникают кураторы со значками члена Совета, и Савельев уже попривык с ними толковать о том, о сем, а когда не о чем говорить, то и помалкивать… Да, диетолог никак не мог быть «субъектом „Х“, зато наверняка был сплетником. Уютным таким, всеми любимым: „ А вы слышали, коллега? На борту гость, представьте себе!“ Напрасно я его вызвал, думал. Хайдаров, приятно улыбаясь. Ну и пончик. Он сказал:
— На борту «Мадагаскара» происшествие — метеорная атака. Об этом вы осведомлены. Имело место нарушение пассажирской инструкции…
— Ай-ай-ай! — пропел Савельев. — Какое безобразие!
И на Хайдарова пахнуло ванилью. И тут же выяснилось, что Савельев, будучи врачом — космическим врачом! — с многолетним стажем, безукоризненно соблюдает требования инструкции. Он привык следить за своим здоровьем, и посему регулярно производит небольшой моцион в башмаках-утяжелителях, очень советую, коллега, знаете ли, влияние ослабленной гравитации на организм до сих пор не раскрыто полностью. Да-э-э… Тридцать кругов по коридору — неутомительно и достаточно. Да-э-э… Итак он делал двадцать третий круг, и прозвучал тревожный сигнал, по которому следовало лечь в амортизаторы, что он и выполнил неукоснительно… Да, К сожалению, атака застала его еще в коридоре, он открывал дверь своей каюты… Что? В коридоре никого не было, ни-ко-го. Вот выйдя на прогулку, он встретил доктора Шерну — конечно, куратор знает его — известный, известный человек, главный космокуратор станции Марс-2… Приятнейший человек! Последнее время — несколько замкнутый. Всегда в одиночестве. Они обменялись парой слов, и доктор Шерна удалился. Кажется, он спешил. Когда это было? Д-э-э, минут за десять до метеорной атаки…
Когда Савельев покинул каюту, он знал не больше, чем до разговора с Хайдаровым, но его бледно-голубые глазки сияли огнем бескорыстного любопытства. Вентиляторы боролись с запахом сдобы повышенной калорийности. Хайдаров вызвал следующего — Марту Стоник. Вот и верь свидетельским показаниям — Шерна оказался «несколько замкнутым»…
Марта Стоник вошла с надменно вздернутой головой. Поздоровалась, швырнув два пальца к козырьку каски — ладонью наружу. Комбинезон сидел на ней, как влитой. Он был склеен из какого-то особенного материала, мягкого и уютного на вид. Экая малютка, подумал Хайдаров. сантиметров… сто шестьдесят. Возраст определить трудно — не меньше двадцати пяти. не больше сорока. Губы юношеские, руки-детские, с глазами что-то неясно. Глаза, скользнув по Хайдарову, уперлись в оранжевую стенку шкафчика с личным оружием командира и в них, мелькало. Что-то с ней нехорошо, подумал Хайдаров и напомнил себе, что здесь он следователь, и надо отодвинуть сострадательность и добропомощность… «Да что с тобою сегодня, — сказал он себе, — ты Куратор, и оставайся им. С ней что-то происходит скверное. Какое интересное лицо — не греческое, как можно бы ожидать по фамилий, скорее египетское, коптское. Оно было бы красивым, если бы не мрачность — обрати внимание, не сиюминутная мрачность, а постоянная, характерологическая… Да что она там увидела, на этом шкафчике?»
Пассажирка взглянула, наконец, на него:
— Представляться не нужно, надеюсь?
— Давайте проверим, — сказал Хайдаров. — Вы — доктор Марта Стоник. Физик?
— Химфизик, специалистка по ударным волнам. Институт Систем Жизнеобеспечения, Луна-Северная.
— Полетите вы с Марса.
— Тонко подмечено, — сказала Марта Стоник,
— Летали на испытания систем? Всегда завидовал вашей службе…
— Ах, вот так… Я всегда завидовала вашей.
— Почему?
— Э, сначала вы объясните, почему.
— Пожалуйста, — сказал Хайдаров. — Я делю цели на первичные и вторичные. Вот, скажем, наша служба. Мы…
— Пастыри, — сказала Марта Стоник.
Я, знаете, побаиваюсь Теологических выражений. Но пусть будут пастыри. Овцам прежде всего необходимы пастбища, водопои. Овчарни, а потом уже — пастухи. Вы даете пастбища, вы — необходимы. А мы-третий эшелон.
— О Господи! И это говорит психолог!
— Очень понимаю, — с удовольствием согласился Хайдаров. — Нисколько не спорю, все изложенное могло быть изложено в семнадцатом столетни. В девятнадцатом — наверняка. Но каждый имеет право на собственные заблуждения, не правда ли? Я заблуждаюсь, и знаю это, и мало того — буду упорствовать в своих заблуждениях до конца.
— Любопытно, — сказала пассажирка.
— Да что вы, ничего любопытного, — сказал Хайдаров. — Моя основная цель — быть адекватным моим обязанностям. Для этого я должен любить и почитать вас. И я стараюсь любить и почитать все вам принадлежащее, даже ваши профессии.
Пассажирка щелкнула пальцами и засмеялась. В каюте было темновато, и она наклонилась, чтобы разобрать надпись на значке.
— «Николай Хайдаров», — прочла она. — Ладно. Можете называть меня Мартой. Это вы каждому пациенту рассказываете? Насчет любви и почитания?
— Каждой пациентке, — протяжно сказал Хайдаров. — Иногда подношу цветы.
— Простите, — сказала Марта Стоник. — Язык мой — враг мой. О чем будем разговаривать?
— О пристрастиях. Почему все-таки вы завидуете нашей профессии?
— Власть. Кураторы для меня — олицетворение власти.
— А, снова пастыри и овцы…— сказал Хайдаров.
Он не стал объяснять, что власть — космического психолога в частности — существует лишь тогда, когда есть две стороны. Готовая ее осуществить и готовая ее признать. Что в XXI веке немного найдется властолюбцев и почитателей власти, а поэтому они подозрительны для психолога, как люди, отступающие от нормы. Ему уже было ясно, что властная, резкая и самолюбивая женщина вряд ли могла быть «субъектом X». Скорее, оказавшись один на один с раненым, она бы голову сложила, но его бы вытащила из аварийного отсека, — не только из человеколюбия и чувства долга. Ведь Шерна был огромный и здоровенный мужчина, а она — маленькая и слабая. Вытащив его. Марта лучшим образом удовлетворила бы свое самолюбие.