Остров мертвых. Умереть в Италбаре

Жизнь – да простится мне это небольшое философское отступление перед тем, как вы поймете, что за картину я рисую, – немало напоминает мне пляжи Токийского залива.

Конечно, с тех пор как я видел этот залив и эти пляжи, минули столетия, так что я могу быть немного неточен. Но мне говорили, что, если не считать презервативов, все там осталось примерно таким же, как в моих воспоминаниях.

Я помню чудовищную ширь грязной воды, вдалеке становящейся прозрачнее и, возможно, чище, но у берега вонючей, хлюпающей и холодной, подобной Времени в том, как оно истачивает вещи, приносит их и уносит. Каждый

день Токийский залив может выбросить на пляж что угодно. Вообразите себе любой предмет, и рано или поздно залив его выплюнет: труп мужчины; раковину, словно сделанную из алебастра, розовую и тыквенно-оранжевую, c закрученной влево спиралью, неизбежно сужающейся в рог, невинный, как у единорога; бутылку, содержащую или не содержащую в себе записку, которую вы сможете или не сможете прочесть; человеческий зародыш; гладчайшую деревяшку с дыркой от гвоздя – быть может, часть Креста Господня, я не знаю, – а также черные камешки и белые камешки, рыбок, пустые плоскодонки, мотки кабеля, кораллы, водоросли и два перла, в которых некогда взор сиял. Вот так. Оставьте эту штуку лежать – и немного погодя залив заберет ее обратно. Так уж заведено. Ах да – а еще раньше он просто-таки кишел презервативами: обмякшими полупрозрачными свидетельствами инстинкта продолжить род, но не сегодня; порой они были расписаны броскими рисунками или слоганами, порой у них на конце было перышко. Я слышал, теперь презервативов почти не осталось; они ушли той же дорогой, что и автомобили «Эдсел», клепсидры и крючки для застегивания пуговиц, их разгромили и повергли в прах противозачаточные таблетки, которые заодно еще и грудь увеличивают, так что кто станет жаловаться? Порой, исхлестанным солнечными лучами утром, прогуливаясь на пляже под свежим бризом, помогавшим мне забыть, что я нахожусь в реабилитационном отпуске с маленькой и тщательно локализованной войны в Азии, лишившей меня младшего брата, я слышал резкие птичьи крики, хоть и не видел никаких птиц. Они вносили элемент тайны, которая делала сравнение неизбежным: жизнь немало напоминает мне пляжи Токийского залива. Случиться может что угодно. На берег то и дело выбрасывает странные и неповторимые вещи. Я – одна из них, и вы тоже. Какое-то время мы проводим на пляже, возможно, даже бок о бок, а потом эта хлюпающая, вонючая, холодная тварь проводит по нему жидкими пальцами распадающейся руки и снова утаскивает кое-какие из вещей. Таинственные крики птиц – это загадка человеческого существования. Голоса богов? Быть может. Наконец – давайте уж зафиксируем это сравнение на стене как следует, прежде чем покинуть комнату, – есть две причины, по которым я его вообще туда повесил: иногда, полагаю, волей какого-нибудь капризного течения унесенные вещи могут возвратиться на пляж. Я ни разу не видел, чтобы такое случалось, но, возможно, я просто недостаточно долго ждал. А еще какой-нибудь прохожий может подобрать одну из них и унести прочь от залива. Узнав, что первое из этих событий, возможно, случилось в реальности, для начала я проблевался. Предыдущие три дня я развлекался тем, что выпивал и вдыхал испарения экзотического растения. Затем я выгнал из дома всех гостей. Шок – великолепный отрезвитель; я знал, что второе из этих событий – унос выброшенной на берег вещи прочь от залива – возможен, потому что именно это случилось со мной, но никогда не думал, что и первое воплотится в жизнь. Поэтому я принял таблетку, которая с гарантией должна была привести меня в норму за три часа, засел в сауну, а после растянулся на огромной кровати, в то время как слуги – механические и иные – занимались уборкой. Потом меня начала бить дрожь. Мне было страшно.

Я – трус.

Есть множество вещей, которые меня пугают, и все они – из тех, над которыми у меня нет никакой или почти никакой власти, вроде Большого Древа.

Я приподнялся на локте, взял с прикроватной тумбочки конверт и еще раз взглянул на его содержимое.

Ошибка исключалась, особенно когда подобное послание адресовалось мне.

Я принял доставленный экспресс-почтой конверт, положил в карман пиджака и открыл, когда нашлась свободная минутка.

А потом я увидел, что это шестой снимок, и проблевался, и прервал вечеринку.

Это была три-дэ фотография Кэти, одетой в белое, и, судя по дате, сделали ее месяц назад.

Кэти была моей первой женой – быть может, единственной женщиной, которую я любил, – и с тех пор, как она умерла, прошло больше пятисот лет. Этот последний момент я объясню чуть позже.

Я внимательно изучил снимок. Шестой из тех, которые я получил за такое же количество месяцев. На них были запечатлены разные люди, но все они были мертвы. Уже несколько веков.

За спиной у Кэти виднелись скалы и синее небо – вот и все.

Эту фотографию могли сделать в любом из мест, где есть скалы и синее небо. И она с легкостью могла оказаться фальшивкой – теперь есть люди, способные подделать что угодно.

Но есть ли теперь кто-то, знающий достаточно, чтобы отправить ее мне, и зачем ему это делать? Никакого письма в конверте не обнаружилось, лишь фотография, и так же было со всеми предыдущими – снимками моих друзей, моих врагов.

И все это заставило меня вспомнить о пляжах Токийского залива, да еще, пожалуй, об Откровении Иоанна Богослова.

Я укрылся одеялом и лежал в искусственных сумерках, которые включил в полдень. Мне было спокойно все эти годы, так спокойно. А теперь рана, которую я считал затянувшейся, зажившей, аккуратно зарубцевавшейся и забытой, вскрылась, и я истекал кровью.

Если был хоть малейший шанс, что в своей трясущейся руке я сжимаю правду…

Я отложил ее в сторону. А потом задремал, и теперь не могу вспомнить, какая такая тварь, выбредшая из безумных коридоров сна, заставила меня так вспотеть. Уверен, что это к лучшему.

Проснувшись, я принял душ, натянул свежую одежду, торопливо поел и, прихватив кувшинчик кофе, отправился в свой кабинет. Когда я еще работал, то называл его офисом, но лет тридцать пять назад изжил эту привычку. Я прошерстил отобранную и отсортированную почту за последний месяц и нашел то, что искал, посреди просьб о деньгах от каких-то странных благотворительных фондов и каких-то странных личностей, которые намекали, что, если я не отреагирую, они меня взорвут, четырех предложений прочитать лекции, одного – выполнить работу, которая когда-то показалась бы мне интересной, кучи периодических изданий, письма от давно потерянного потомка надоедливой сестренки моей третьей жены, который напрашивался ко мне в гости, трех обращений от художников, ищущих мецената, тридцати одного извещения о поданных против меня исках, а также писем от различных моих адвокатов, сообщавших, что они разгромили тридцать один поданный против меня иск.

Первое из важных писем было от Марлинга с Мегапея. В переводе оно звучало приблизительно так:

«Земной сын мой, я приветствую тебя двадцатью семью Именами, что остаются в этом мире, и уповаю на то, что ты продолжаешь сеять во тьме драгоценности, наделяя их сиянием красок жизни.

Боюсь, что срок, отпущенный тому древнему и темно-зеленому телу, которое я имею честь носить, подойдет к концу в начале следующего года. Много времени утекло с тех пор, как эти слепнущие желтые глаза видели моего приемного сына. Да придет он ко мне до окончания пятого сезона, ибо все мои заботы тогда будут со мной, и его рука на моем плече облегчит их бремя. Мое почтение».

Второе послание было от горнопромышленной компании «Глубокая Шахта», которая, как всем известно, служит фасадом для Центрального разведывательного департамента Земли, и в нем мне предлагалось приобрести подержанное – но в хорошем состоянии – оборудование для внепланетной добычи руды, установленное в местах, транспортировка из которых была бы слишком затратна для его нынешних владельцев.

На самом же деле за шифром, которому меня обучили много лет назад, когда я работал по контракту на федеральное правительство Земли, скрывалось, если перевести с канцелярского, примерно следующее:

«В чем дело? Разве ты не верен своей родине? Мы уже почти двадцать лет просим тебя посетить Землю и обсудить с нами вопрос, касающийся безопасности планеты. Ты упорно игнорируешь эти просьбы. Это неотложная проблема, и она требует твоего немедленного сотрудничества по вопросу огромной важности. Надеемся, что – и т. д.»

Третье, написанное по-английски, гласило:

«Не хочу, чтобы тебе показалось, будто я злоупотребляю тем, что осталось в далеком прошлом, но у меня серьезные проблемы, а ты – единственный, кто, как мне кажется, может помочь. Если в ближайшее время тебе представится такая возможность, пожалуйста, прилетай ко мне на Альдебаран-V. Я до сих пор живу по старому адресу, хотя дом сильно изменился. Искренне твоя, Рут».