Остров Мужества (сборник)
Шрифт:
Мы провозились до вечера. Грог к нам не подходил — значит, у него дело не клеилось. Феврие был даже доволен, что так получилось: это было и хорошей практикой для нашего юнца, и назидательным уроком «без излишнего менторства», как выразился Полубояринов. Когда мы, направляясь к «Молинелю», прошли мимо вездехода, Грог сделал вид, что нас не заметил. Краги скафандра были отстегнуты, рукава засучены выше локтя, шлем снят — только возле губ подрагивала розовая вороночка кислородного аппарата.
Феврие усмехнулся и ничего не сказал. Я знал своего командира и подумал, что не дай бог нашему младшему пилоту теперь не починить вездехода… Ксеркс шел рядом. Как всегда. Но не прошли мы и восьмидесяти метров, как наш добровольный провожатый вдруг замедлил шаг. Лицо его приобрело характерный лиловатый оттенок, непослушные руки вздрагивали и цеплялись за каждую лиану — так ребенок, слушая страшную сказку, невольно хватается за подол матери.
Через десять шагов он остановился.
— Не могу, — пробормотал он, — сегодня не могу…
Он поднял лицо — жалкое личико карлика, и посмотрел на нас виновато, как слабейший смотрит на сильного, если этот сильный поступил так, как не следовало бы поступать.
Странно все это было.
Он перевел глаза на меня, потом на Скотта, потом оглянулся и посмотрел куда-то назад, на оставленный нами вездеход и, разлепив, наконец, почерневшие губы, прошептал:
— Не надо было так…
Мы ничего не поняли, а он уже бежал от нас, нелепо взмахивая руками, как это было в самый первый раз. Мы ошеломленно глядели ему вслед.
А со ступеньки вездехода, вытирая руки тряпкой, смотрел на него Грог.
Мы побрели дальше, и я — хоть убейте! — не мог понять, что же на восьмом десятке метров заставило нашего спутника так перепугаться и в чем он нас упрекнул. Когда мы подошли к кораблю, Феврие задержался, пропуская нас вперед. Я поднялся на несколько ступенек, потом наклонился к нему:
— «Не надо было так», — повторил я слова Ксеркса. — А что, собственно говоря, «так»?
— А то, — сказал Феврие. — «Не надо было так плохо думать о всех нас». Вот что. Они научились принимать от нас это треклятое «пси-тепло». Вот что позволяло Ксерксу каждый день все дальше в дальше уходить от своего очага. Мы его грели. Но сегодня он почувствовал, что кто-то относится к нему недружелюбно.
Я вспомнил Грога, медленно вытиравшего руки на ступеньке своей машины. Что он нам говорил неделю назад?
— Если о ком-нибудь плохо думают, то он замерзает… Так?
— Да, — сказал Феврие. — Холод равнодушия. Холод недоверия. Холод презрения. Мы на это плюем, а вот они — замерзают.
Я удивленно посмотрел на командира. А он, выходит, верил! Верил всем этим сказкам про «пси-тепло»! И, похоже, с самого начала…
— Ладно, — Феврие махнул мне рукой, чтобы я поднимался. — На сегодня хватит. Сейчас я его верну.
Я быстро забрался наверх и подошел к экрану. Сейчас Феврие прикажет младшему пилоту прервать ремонт и вернуться на корабль. Жаль этого желторотого, мог так себя показать… Но что же он думал, глядя, как мы уходим вместе с Ксерксом? Хотя понятно, что он думал: ему-де влетело за невинный эксперимент со скафандром, а сам Феврие спокойно ставит опыты по удалению темирянина от источника воображаемой «пси-помощи». Несправедливо и неосторожно!
И тут я увидел, что вездеход уже двигается по краю поля. Сперва медленно, потом рывками, пробуя переключение с одной скорости на другую. Один круг, другой…
— Командир! — крикнул я. — А вундеркинд-то справился!
Феврие сухо кивнул.
Вездеход осторожной черепашкой вполз в узкое устье просеки, и мы все, успокоенные, занялись своими делами. Минут через двадцать мы услышали лязг, доносившийся извне — это вездеход забирался в клеть грузоподъемника. Я включил звуковой канал фона, чтобы поздравить Грога с удачей, и в тот же миг в рубку сорвался срывающийся, неузнаваемо исказившийся голос:
— …смей замерзать! Не смей! Встань, тебе говорят!
И это был голос Грога.
Феврие, уже снявший скафандр, метнулся к выходному люку, потом обратно — к пульту, но голос умолк, доносилось только свистящее прерывистое дыхание. Внезапно фон выбросил целый веер звуков — что-то скрежетало, лязгало и хрустело, словно выдиралось из металлической пасти, в тот же миг мы увидели — на экране слежения и в иллюминаторы одновременно — как вездеход вывалился обратно из камеры подъемника и ринулся прочь от корабля.
— Стой! — не своим голосом закричал Феврие. — Приказываю остановиться!
Связь работала — из сетчатой плошки явственно доносилось дыхание Грога я натужный рев моторов.
— Остановить вездеход!
Никакого ответа.
Машина уже исчезла из поля непосредственной видимости, но на экране ее металлический корпус обрисовывался совершенно отчетливо, и мы видели, что вездеход мотает из стороны в сторону — Грога не слушались руки.
Где-то на полпути двигатели сорвались на визг — и умолкли. Пятно на экране дернулось и застыло на месте.
— Врезался, сукин сын, — проговорил Реджи. Мы и сами видели, что он врезался. — Жги! — крикнул Скотт в микрофон. — Жги плазмой, кретин!
Вероятно, Грог нас просто не слышал. Связь работала, но он был не в состоянии что-либо воспринимать. Да и жечь заросли десинтором было бессмысленно — двигатель уже заглох.
Грог это понял, потому что от контура вездехода на экране отделилось маленькое пятнышко и медленно двинулось дальше. Медленно — это значило, что Грог несет на руках что-то тяжелое.
Мы, не сговариваясь, бросились к люку. Никто не надел скафандра — было некогда. Это было невиданным нарушением всех правил, равно как и то, что мы покидали корабль, не оставляя в нем никого. Выводить запасной вездеход из грузового трюма «Молинеля» было бессмысленно — на это ушел бы час.