Остров на краю света

Харрис Джоанн

— Ладно, — повторил он.

И разговор опять перешел на безопасные темы.

По мере приближения весны я завела обыкновение ходить на пляж каждый день — искать признаки перемен или ущерба. Особенно я забеспокоилась с началом марта: ветер опять начал сменяться на южный, неся с собой злые приливы. Но злые приливы почти ничего не сделали Ле Салану. Ручей держался молодцом, на Ла Буше было сухо, лодки по большей части были вытащены в безопасное место. Даже Ла Гулю, кажется, совсем не пострадал, если не считать куч некрасивых черных водорослей, которые прилив выбрасывал на берег, — Оме забирал их каждое утро для удобрения полей. Бушу стоял на месте.

Во время затишья между двумя приливами Флинн выбрался на лодке на Ла Жете и объявил, что риф не понес серьезного ущерба. Наша удача пока держалась.

Мало-помалу оптимизм возвращался к саланцам. Дело было не только в том, что наше материальное положение улучшилось. Тут крылось что-то большее. Дети уже не так уныло тащились по утрам в школу, Туанетта купила себе новую щегольскую шляпку, Шарлотта начала красить губы розовой помадой и распустила волосы. Мерседес стала проводить меньше времени в Ла Уссиньере. Усеченная нога Аристида в дождливые ночи болела не так сильно. Я приводила шлюпочную мастерскую отца в рабочий вид: вычищала старый сарай, откладывала в сторону материалы, которые еще годились в дело, откапывала корпуса лодок, полузанесенные песком. А в домах по всему Ле Салану проветривались постели, вскапывались грядки, свободные комнаты обставлялись получше для долгожданных гостей. Про них никто не говорил вслух — дезертиров в деревне редко упоминали, еще реже, чем покойников, — но все равно из ящиков извлекались фотографии, письма перечитывались, телефонные номера зубрились наизусть. Кло, дочь Капуцины, собиралась приехать на Пасху. Дезире и Аристид получили открытку от младшего сына. Все было так, словно весна пришла раньше срока и новые ростки брызнули из пыльных углов и просоленных трещин.

Это затронуло даже отца. Я начала что-то подозревать, когда, вернувшись с Ла Гулю, обнаружила у крыльца штабель кирпичей. Рядом еще были шлакоблоки и мешки с цементом.

— Твой отец решил заняться строительством, — сказал Ален, встретив меня в деревне. — Кажется, он хочет устроить душевую или дом расширить.

Эта новость меня не удивила: в стародавние времена Жан Большой постоянно затевал какое-нибудь строительство. Я поняла, что дело серьезное, только когда Флинн явился с погрузчиком, бетономешалкой и новой порцией кирпичей и шлакоблоков.

— Это что? — вопросила я.

— Работа, — ответил Флинн. — Твой отец хочет кое-что поделать.

Он отвечал с какой-то странной неохотой; это будет новая ванная комната, сказал он, взамен старой, в том конце лодочного сарая. Ну, может, еще то да се. Жан Большой попросил его все это сделать по его собственным планам.

— Но это ведь хорошо, правда? — спросил Флинн, увидев выражение моего лица. — Это значит, что ему не все равно.

Я не была в этом так уверена. До пасхальных выходных осталась всего пара месяцев, а ведь Адриенна поговаривала о том, чтобы приехать на это время, когда у детей будут каникулы в школе. Может быть, это хитрость, чтобы ее привлечь. А деньги — стоимость материалов и работы? Жан Большой никогда ничем не давал мне понять, что у него есть деньги где-то в заначке.

— Сколько это будет стоить? — спросила я. Флинн сказал.

Цена была божеская, но я точно знала, что мой отец и этого себе позволить не может.

— Я заплачу, — сказала я.

Он покачал головой.

— Нет. Все уже обговорено. Кроме того, у тебя денег нет, — добавил он.

Я пожала плечами. Неправда, у меня еще кое-что оставалось. Но Флинн был непоколебим. За стройматериалы уже заплачено. А работа, сказал он, бесплатно.

Стройматериалы заняли большую часть шлюпочной мастерской. Флинн очень извинялся, но, как

он сказал, их совершенно некуда было больше положить, и к тому же это всего на неделю-другую. Поэтому я пока что перестала трудиться в шлюпочной мастерской и отправилась в Ла Уссиньер с альбомом для рисования. Однако по прибытии я обнаружила, что «Иммортели» закрыты строительными лесами — возможно, из-за сырости, вызванной высокими приливами.

Был прилив; я пошла на пустынный пляж, села, прислонившись спиной к волнолому, и стала наблюдать. Я просидела несколько минут, чиркая карандашом по бумаге почти от нечего делать, и вдруг заметила объявление, прибитое к скале высоко у меня над головой, — белая доска с черными буквами:

ИММОРТЕЛИ.

Частный пляж

Выносить песок с этого пляжа

ЗАПРЕЩЕНО

Лица, уличенные в этом,

будут КАРАТЬСЯ ПО ЗАКОНУ

Подписано:

П. Лакруа, полицейское управление

Ж. Пино, мэр

К. Бриман, владелец пляжа

Я встала и принялась разглядывать эти слова. Конечно, кражи песка и раньше случались: по нескольку мешков там и сям, обычно для строительства или садовых нужд. Даже Бриман закрывал на это глаза. Но с пляжа пропала просто уйма песка. Гораздо больше, чем можно было бы объяснить обычной кражей.

Пляжные беседки, пережившие зиму, громоздились на деревянных сваях примерно в метре над землей; в августе они сидели прямо на песке. Я быстро начала рисовать: голенастые пляжные беседки, изгиб полосы прибоя, ряд булыжников за волноломом, прилив, который поднимался, выслав впереди себя авангард из водяной пыли.

Я так погрузилась в работу, что не сразу заметила сестру Экстазу и сестру Терезу, которые сели на волнолом прямо надо мной. На этот раз они были без мороженого, но у сестры Экстазы был пакетик конфет, который она время от времени передавала сестре Терезе. Обе были, кажется, ужасно рады меня видеть.

— Сестра, да это же Мадо Жана Большого...

— Малютка Мадо со своим альбомом. Пришла на море посмотреть, э? Нюхнуть южного ветра? — спросила сестра Тереза.

— Это он и создал наш пляж. Южный ветер, — объявила сестра Экстаза. — Так говорит Бриман.

— Бриман, он умный.

— Очень-очень умный.

Меня всегда забавляло, как сестры эхом повторяют одна другую; без запинки подхватывают фразу, словно щебечущие птицы.

— Я бы даже сказала, слишком умный, — улыбаясь, отозвалась я.

Монахини засмеялись.

— А может, недостаточно умный, — сказала сестра Тереза.

Монахини слезли со своего насеста на волноломе и принялись спускаться ко мне, подоткнув рясы.

— Ты кого-то ждешь?

— Там никого нету, Мадо Жана Большого, совсем никого.

— Кто будет на море в такую погоду? Ты знаешь, мы всегда так говорили твоему отцу...

— ...он-то вечно глядел на море, ты же знаешь...

— ...но она так и не вернулась.

Старушки монахини уселись на плоском камне рядом со мной и уставились на меня птичьими глазками. Я ошарашенно поглядела на них. Я знала, что у отца есть романтическая жилка, доказательством тому служили имена, которые он давал своим лодкам, но мысль, что он мог сидеть здесь и обшаривать взглядом горизонт в надежде на возвращение моей матери, была неожиданной и странно меня тронула.