Остров надежды
Шрифт:
— Но вы еще так слабы! — возразил доктор. — Это самоубийство.
— Самоубийство будет, если мы потеряем веру людей!
Опираясь на винчестер, стараясь ступать уверенно и твердо, Ушаков подошел к нарте. Издали молча наблюдали эскимосы. Среди них он заметил несколько женщин и узнал Нанехак.
Усевшись на нарту, Ушаков выдернул остол, и упряжка двинулась вперед.
Хотя собаки и разленились за время вынужденного бездействия, они скоро вошли во вкус и побежали быстрее. Ушаков оглянулся: поселение скрылось из виду, и вокруг простиралась белая, враждебная пустыня. Сегодня не было полярного сияния и только лунный свет обливал снежные заструги, холмы и распадки. Когда первый запал прошел, он с нарастающим ужасом подумал, что у него в буквальном смысле слова обратного пути нет. А что, если эскимосы правы и в этой белой пустыне царствует дух зла — Тугныгак? Но Ушаков отогнал эту мысль и усмехнулся. Он должен добыть зверя, должен, даже если для этого придется пересечь весь остров.
Чувствовал он себя неважно, постепенно стал уставать, хотелось прилечь и закрыть глаза, но одновременно с этим все больше росла решимость во что бы то ни стало победить врага.
Конечно, со стороны его можно принять за безумца, возможно, и Павлов и доктор Савенко так о нем и подумали. На огромном белом пространстве, насквозь промерзшем, он искал живого зверя…
Прошло часа четыре. Если и дальше так будет, то прилетел останавливаться, зарываться в снег и пережидать до утра. Заботливый Павлов догадался положить несколько кусков копальхена. В конце концов, можно и этим питаться. Так что голодная смерть ему не грозит.
Вдруг передовые собаки подняли уши и рванули вперед. Ушаков едва удержался на нарте. Не хватало еще выпасть и остаться без упряжки. Это уже наверняка гибель.
Собаки явно почуяли зверя. Он приготовил оружие.
Медведь показался при лунном свете каким-то незнакомым, странным зверем, едва различимым на белом фоне. По это был настоящий властелин льдов, который, по всему видать, не очень встревожен встречей со сворой небольших, связанных между собой лающих существ. Он не спешил уходить, однако, повинуясь природной осторожности, старался держаться чуть поодаль. Но прицелиться и выстрелить все же можно было.
Медведь сначала рухнул на передние лапы, а потом повалился на бок. Ушаков спрыгнул с нарты, уже не опасаясь, что собаки уйдут. Однако, перед тем как заняться разделкой туши, он крепко вбил остол в плотный, хорошо слежавшийся снег.
И тут, когда, казалось, цель уже была достигнута и напряжение спало, Ушаков почувствовал, как он еще слаб. Стиснув зубы, превозмогая нарастающую боль, он принялся разделывать медвежью тушу. Прерывая работу, он садился прямо на окровавленную шкуру и погружал замерзшие руки в теплое мясо.
Закатав в шкуру лакомые куски, как это делали настоящие охотники-эскимосы, Ушаков положил добычу на нарту, закрепил ее, потом привязал себя, чтобы ненароком не выпасть.
Так, временами теряя сознание, он продвигался к поселению. Собаки словно понимали состояние своего каюра. Они шли осторожно и в то же время ходко. Когда впереди показались светящиеся окна деревянного дома, он совсем выбился из сил и впал в забытье.
Ушаков не помнил, как ему встретилась нарта учителя Павлова, как его вносили в дом, раздевали, укутывали теплыми одеялами…
Придя в себя, он с удивлением увидел в комнате множество людей. Печка была жарко натоплена, и гости, по своему обыкновению, сидели обнаженные до пояса и вполголоса переговаривались.
— Вот и умилык проснулся! — обрадованно воскликнул Тагью.
— Совсем проснулся или еще будешь спать? — спросил Кивьяна.
— Пожалуй, хватит спать, — проговорил Ушаков, чувствуя себя намного лучше.
— Я ничего не могу с ними поделать, — виновато признался доктор. — Все эти дни они тут. Одни уходят, другие приходят, будто на дежурство.
— Это хорошо, — с удовлетворением произнес Ушаков. — Может быть, их поддержка и помогла мне справиться с болезнью…
— Георгий Алексеевич! — с укоризной произнес Савенко. — Если бы вы выдержали предписанный вам режим…
— Нет, дорогой доктор, — прервал его Ушаков. — Мне дороже вот это здоровье. — Он обвел взглядом собравшихся эскимосов.
— Как только покажется солнце, — сказал Тагью, — мы поедем на северную сторону острова.
Хотелось Ушакову напомнить ему о Тугныгаке, но он сдержался и только кивнул в знак одобрения.
— На следующую зиму надо сделать большой запас моржового мяса прямо на Блоссоме, — добавил Апар. — Я там видел снежницу. В ней можно держать мясо свежим круглый год.
— До моржей еще далеко! — сказал Кивьяна. — Сейчас самое время охотиться на пушного зверя и на медведя. А уж придет лето, моржа мы не упустим! Запасемся моржатиной, лахтачьими кожами, нерпой.
— На нерпу можно и сейчас охотиться, — вступил в беседу степенный Клю, приехавший из Сомнительной, узнав, что умилык победил Тугныгака. — За мысом я видел разводье, там наверняка должны быть нерпы и лахтаки.
Ушаков всматривался в лица людей и радовался про себя. Давно ли они были угрюмы, невеселы, затуманены тоской и ожиданием горя? А сегодня они светились надеждой, уверенностью в завтрашнем дне. Эскимосы перебивали друг друга, делились планами на будущее, рисуя обильную добычу.
Как только вместила крохотная комната Ушакова столько народу! Казалось, все эскимосское население пришло сюда повидаться с выздоравливающим русским умилыком.
В коридоре послышались женские и детские голоса, и в дверь ввалились новые посетители. Восьмилетний сынишка Кивьяны выпростал из-за пазухи щенка и положил прямо на одеяло.
Пришла и Нанехак. Она смотрела на Ушакова влюбленными счастливыми глазами.
— Я очень рада, что ты поправляешься, — сказала она, когда гости разошлись, и поставила перед ним очередную порцию настойки нунивака. — Я очень боялась, что ты умрешь.
— Я тоже боялся умереть, но я этого очень не хотел, потому и выздоровел, — улыбнулся ей Ушаков.
— Но люди говорят другое…
— А что они говорят?
— Говорят, что ты в единоборстве победил здешнего Тугныгака. Кивьяна был на месте битвы: кругом кровь и черная шерсть…