Остров перевертышей. Рождение Мары
Шрифт:
Тома прикрывала обгоревшую кожу от чужих глаз, хотя самих ожогов не стыдилась. Это было напоминание о том, что она выжила, а мама – нет. Даже крошечных обрывков информации о пожаре девочке хватило, чтобы понять: там что-то нечисто. Не мог двухэтажный кирпичный дом сгореть в одно мгновение. И почему ее нашли на улице живой, а мама осталась внутри? И отчего именно шея? Тома перелопатила кучу книг: чаще всего от огня страдали руки и лицо… Но шея? Однажды она все собиралась выяснить, а до тех пор – сжать зубы и терпеть подлую травлю.
Законы детского дома просты: либо травишь ты, либо тебя. А Тома
Вот и сегодня выдался тяжкий день. Закончился учебный год, Тому выставили на районный конкурс чтецов по английскому. Язык давался девочке на удивление легко, новые слова впечатывались в память сами собой, от скуки она в одиночку прошла учебники на несколько лет вперед.
Первое место за отрывок из «Сна в летнюю ночь» заставил скрежетать зубами не только конкурсантов из престижных гимназий. Директрисе хватило глупости поздравить Тому перед всем детским домом, вручить новенький шарф и томик Уайльда в оригинале. Ей, уродливой пацанке. Прямо на глазах Кирилла Осипова, который выше тройки с минусом по английскому ничего не получал. Который на последнем уроке прочитал слово carriage [1] как «кариаге», за что ему и влепили в журнал очередную «корягу».
1
Карета (англ.).
Превосходства над собой Осипов не терпел. Разодранные сказки Уайльда уже засоряли канализацию в женской уборной, и на Тому собирался обрушиться завхоз. Виктор Палыч не ведал логики. Чья вещь – тот и виноват. Задуматься, зачем Тамаре уничтожать собственный приз, было бы слишком сложно.
Вдобавок Кирилл носился по корпусу с ее шарфом, изображая висельника, и вслед за ним радостно улюлюкали другие. Такие, как он, ненавидели два типа людей: непохожих на других и отличников. Тамару угораздило попасть в обе категории. Что ж, по крайней мере, труда не будет ближайшие три месяца, а значит, подсобка останется безопасной. И раньше ужина Тома не собиралась ее покидать.
Девочка порисовала немного. Эльфов, орков, всякую сказочную дребедень. Потом взобралась на шершавую косую табуретку: узкое окошко располагалось почти под потолком. Во дворе цвели каштаны, сумерки окрашивали воздух мягкой лавандовой дымкой. За забором виднелся бетонный козырек автобусной остановки и синеватая темень хвойного леса. Там, далеко на северо-востоке, ее ждал Питер. Вот бы выросли крылья – и улететь прямо сейчас! В последние ночи она только это и видела во сне: ветер, простор, внизу крошечные человечки… Но ничего, еще немножко, три года с хвостиком, и она вырвется отсюда. Поступит на переводчика, заработает денег, наймет частного сыщика – самого лучшего, – и он непременно выяснит, кто убил маму.
К воротам
В любой другой день Томе было бы любопытно посмотреть, как суетится и лебезит их суровая генеральша, но сейчас следовало поспешить. Завхоз отвлекся, и, если получится самой устранить засор, есть шанс, что про наказание забудут.
Она дотянулась до верхней полки стеллажа. Заначки были не только у нее – еще зимой трудовик припрятал там бутылку. Переложит ее Палычу, тот разбираться не станет. Опрокинет – и всего делов. Никаких карательных мер дня два, не меньше.
Тома осторожно приоткрыла дверь – мимо проковыляла старая уборщица. Шарканье и кряхтенье постепенно стихали, тетя Фая спускалась вниз. Девочка выждала немного, вылезла и со всей мочи рванула следом. Перепрыгивая ступеньки, ломанулась на первый этаж, в каморку Палыча. Поставила у тахты бутыль и снова метнулась наверх – теперь уже в туалет.
Мутная вода держалась у самой кромки унитаза, по поверхности плавали обрывки «Кентервильского привидения». Что ж, почитает в другой раз. Обида заклокотала внутри, норовя выплеснуться слезами, но Тома сжала челюсти, привычно заталкивая собственную слабость поглубже. Она не доставит Кириллу такого удовольствия.
Короткие рукава линялой футболки пришлось закатать до плеч, чтобы не замочиться. Она брезгливо зажмурилась, отвернулась. Ее передернуло – но куда деваться. Села на корточки, опустила руку по локоть в ледяную дрянь, стараясь нащупать за изгибом скользкие комки листов.
Английский она знала хорошо, закон Архимеда – хуже. Вода ливанула наружу, на единственные приличные джинсы и просто единственные кеды. Тома выругалась. Шлепнула на кафель первую порцию Уайльда, принялась за следующую. И тут – нет, серьезно, все в один день?! – в уборную вошли старшие.
Тех, кому предстояло покинуть стены интерната в следующем году, за глаза называли дедами. Как в армии. Периодически учителя поручали им наказывать младших ребят. Потому что тот, кто претерпел измывательства на собственной шкуре, обладает прекрасными навыками палача. Стрельцова и Липкина уставились на Тому, ехидно улыбаясь.
– Что это у нас Висельник затеял? Никак топиться полезла?
– Ты че, не видишь? Пацанка опоздала на обед, ищет че пожрать.
Девицы загоготали, Липкина вынула мобильник – все нормальные телефоны из пожертвований доставались дедам – и несколько раз щелкнула камерой.
– Ну вот, Корсакова, ты теперь наш раб. Ясно?
– Что надо делать? – без выражения спросила Тома.
Нарываться она не собиралась. Ей до смерти хотелось закричать, вскочить, врезать по мерзким рожам. Колотить их о кафель, пока они не взмолятся о пощаде. И даже плевать, что они вдвоем. Но они – старшие, и этим все сказано. Слишком высока цена.