Остров последнего злодея
Шрифт:
– Я же вам говорил – наш эксперимент в точности воспроизводит быт сахарной латифундии. А там все было жестко. И чтобы достичь результатов, надо приблизиться к реальным условиям… Кстати, через двадцать минут начинается рабочий день. Пейте кофе.
– Тоже кукурузный? – брезгливо спросил Ахлюстин.
– Ячменный, – поправил я. – Очень питательный и бодрящий. Обеда вам не полагается, сухой паек можете получить у Андрэ. А теперь вперед! К новым трудовым подвигам.
И я стрельнул из ружья в воздух. Коллеги вздрогнули и загремели ложками, после
После завтрака я плавал. Час. Тупо, туда-сюда, туда-сюда, как крокодил. Это чтобы аппетит нагулять, с аппетитом у меня в последнее время туго, то ли предчувствия, то ли еще чего…
Аппетит нагулялся, я с удовольствием перекусил креветками по-гавайски, смешал себе коктейль, расслабился и даже вздремнул под шум волн. И даже не вздремнул, а полноценно выспался.
Потом читал Мессера. Какой ум! Какая книга! Пиршество духа, честное слово! Так проникнуть в глубь семантических дебрей! Читал про «напряги», читал про «кидалово», читал про «лохов». Про лохов особенно понравилось – все эти мои друзья стопроцентные лохи, так завтра им и скажу. А какие производные от слова «лох»! Какая мощь, какая энергия! Поэзия!
В шестнадцать ноль-ноль меня побеспокоил Андрэ. Солнце клонилось к закату. Я выпил ультразеленого чая и направился на плантации взглянуть, как там да что, куда жизнь катится.
Начал с Октябрины, ее фронт работ был ближе всего ко мне.
Плантация – штука простая. Прямоугольное поле, амбар. Даже не амбар, просто навес – чтобы тростник складировать. Тростник у нас хороший – за ночь не только отрастает, но и распадается в прах. Вернее, в сахар, в сахарный прах.
Для ботов никакого барака не было, они могли ночевать и в поле. Еще избушка для надсмотрщика – чтобы Октябрине было где погреть натруженные кости.
Столб еще.
И тростник везде.
Сахарный тростник весьма похож на тростник обыкновенный, только потолще и повыше. И цвет такой невеселый, казематный какой-то. Заблудиться в нем легко, зайдешь на три метра, и все – потерялся, растет стеной. Одним словом, растение угрюмое, для удовольствия такое выращивать не возьмешься. И вдоль тростниковой стены выстроились все двадцать ботов.
Они дружно и неумело размахивали мачете, врезались в начавшую уже коричневеть растительность. Еле-еле, никакой производительности. Я поискал Октябрину. Не видно. То ли зарубили ее, то ли сама зарубилась. Денек сегодня был жарковатый.
– Андрэ, где хозяйка? – спросил я ближайшего бота.
– Миссус отдыхает, – ответил Андрэ и продолжил размахивать мачете.
Совершенно по-дурацки.
Я направился к лачуге. Постучал в стену – дверей здесь не предусматривалось, жалюзи из бамбука только.
– Кто-нибудь дома?
– Сейчас выйду.
Через минуту Октябрина показалась. Со скрипом. Солнышко неплохо над ней поработало. Нос красный, шея красная, все красное. Надо было спреем солнцезащитным сбрызнуться. Но она его дома забыла, конечно. Бедняга.
А никто не обещал чудес курортологии, радостей талассотерапии.
– Устала? – участливо поинтересовался я.
– Нет. Солнышком просто напекло… Почему они работать не умеют?
Я хмыкнул.
– Тоже историческая достоверность? – Октябрина сощурилась.
– Разумеется. Все достоверно. Боты, как и настоящие работники, не дураки, работать не хотят.
– И что же делать?
Я пожал плечами.
– Изыскивать средства. Любые.
– Что значит любые? – насторожилась Октябрина.
– Любые – значит любые. Можешь делать все что угодно.
Октябрина хмыкнула.
– По отношению к ботам разрешается все, – подтвердил я. – Чтобы тебя успокоить насчет моральной стороны вопроса, скажу, что это не будет считаться проявлением темной стороны твоей личности. Боты – это боты. Механизмы, не более того. Кстати, поле ты даже на треть не выкосила, даже, наверное, на пятую часть, завтра, пардон за каламбур, остаешься без завтрака.
Октябрина показала мне язык и скрылась в лачуге. Я отправился инспектировать Потягина.
У него дела обстояли не лучше. Правда, в лачуге он не лежал, старался в поле. Размахивал конечностями, выкрикивал что-то ободрительное, ходил вдоль рядов, боты немного и шевелились. Но все равно до одной пятой поля было еще далеко, так, может, одна сорок вторая. Да, брат, тростник рубить – это не языком кренделя выписывать, это работа и труд все перетрут, семь раз отмерь, восемь раз отрежь, семеро с сошкой – один с кочережкой.
– Приветствую ударников! – помахал я рукой.
– Кого? – Потягин оторвался от мачете.
– Энтузиастов физического труда, – объяснил я.
– А, понятно… Слышь, Антон, а чего они работают так плохо? Они что, списанные все?
– Ну что ты, нет, конечно. Списанных ботов нельзя использовать, их только утилизировать можно. Новенькие. Старшему полтора года.
– А чего не шевелятся, если новые? – Потягин вытер трудовой пот.
– Ленивые. Трудиться не любят. Про закон сохранения энергии слыхал? Любая система стремится свести энергозатраты к минимуму. Вот и боты тоже.
– Но они даже не шевелятся!
Я пожал плечами, напомнил про завтрак, то есть про его отсутствие, сказал:
– Ничего, Виталя, не расстраивайся. В конце концов, что такое Лунная Карта? Так, ерунда…
И направил свои стопы к Ахлюстину.
Ахлюстин порадовал. Почти пятая часть. Он был или самый хитрый, или самый глупый. Он рубил сам. Вооружился мачете и вместе со своими ботами вгрызался в тростник. И боты, глядя на него, даже как-то старались – не знаю, это Шлоссер в них так заложил или само получалось.