Остров Рай
Шрифт:
Парусиновые фургоны раздатчиков пищи выезжали на площади под конвоем солдат. Случалось, что оголодавшие жители нападали на фуражиров. Благо всем горожанам нечего было есть. За морской живностью ходили теперь угрюмые взрослые мужики, даже поганых крачек сбивали палками. Муку продавали на вес серебра, драгоценные камни меняли на драгоценный сахар, книги шли дешево — плохо горели.
Город щерился темными окнами, хлюпал выбитыми дверьми, мигал кострами реденьких патрулей. Прохожие выцвели, из разряженных щеголей и элегантных красавиц былых времен превращаясь в оборванную толпу. На хорошо одетых смотрели косо. Столица полнилась слухами: о старухах, что заманивают прохожих, а потом продают пирожки с человечьим мясом; о черной карете, увозящей
Ос метался по городу и говорил. О Городе Солнца, свободе и братстве, грядущих победах и светлом будущем… От завода в казармы, оттуда в доки, в госпиталя и снова на площадь — к толпе. Он осунулся, исхудал, забывал есть и спать. Времени не хватало. Каждый день, каждый шаг, каждый выкрик в тысячеликое месиво приближали неизбежное чудо, царство равенства и свободы. Было жалко терять часы, поэтому Ос согласился на экипаж и гнедых из дворцовой конюшни. Ночевал он тоже в одной из бесчисленных комнат дворца, в двух шагах от покоев Брока.
В изувеченных залах не тушили огни до света. Рассылали бумаги, планы и вестовых, собирали отряды грядущих армий, строили и творили новое будущее. Очаги Солнца — воспитательные лицеи для бродяг и сирот; голубые дома из стекла и металла — чтобы братья не прятались друг от друга; скорострельную пушку, новый способ книгопечати, два лекарства от смерти, летательный аппарат на легчайших шелковых крыльях… Никогда еще Осу не доводилось попадать в средоточие пульса жизни — разношерстные квартиранты дворца торопились, как будто каждый день был последним. Отчасти так и случалось: одержимые и одаренные в равной степени быстро гибли от пуль, лихорадки и собственной неосторожности. Их места в строю заполняли мятежные новобранцы. Все, кто мог, несли камни в стены Города Солнца.
Ос успел полюбить свое утлое гнездышко — закуток чьей-то маленькой фрейлины. Покрывала и простыни тихо пахли жасминовыми духами, на глазуревом умывальнике вяла пудреница из перламутра, в гулком брюхе комода ожидали своей судьбы разноцветные бальные платья. Стекла так и не удалось вставить, но на ночь можно было запереть ставни и задернуть массивного вида портьеры. Получалось тепло. Почти…
Иногда заходили гости — фанатической силой дара Ос выделялся даже в пестром котле дворца. Все знали, к рыжему словоплету благоволит Друг Народа. Но близких людей, кроме Брока, так и не появилось — слишком спешно жилось. Пару раз на душистом ложе оставались ночевать женщины. Они мяли постель и дрожали от холода в кружевных простынях, жадно курили вонючий табак, говорили о новой жизни и исчезали, не дожидаясь рассвета. А жаль — по утрам из покоев открывался прекрасный вид на залив. Полоска воды блестела далеко за домами, обрамленная лоснящейся жестью крыш, зеленью тополей, высокими трубами — черными и тускло-красными. На флагштоках громоотводов метались знамена победителей.
По ночам у камина Ос сидел и писал — о городе, о боях и победах, о врагах и о Друге Народа, о кораблях-птицах и птицах-вестницах. Было зябко, часто хотелось есть, иногда становилось страшно — безвозвратно быстро рушился старый мир. Но опять надвигался день: кава из кухонного котла, мокрый хлеб, полселедки — и вперед, к людям. Дар был счастлив. Ос — тоже.
На фронтах наступило затишье. Город съежился и примолк. Снег засыпал все выходы из домов, люди мерзли и мерли в своих берлогах. Стало пусто на улицах. Только ветер гулял в гулких стрельчатых арках, да собаки скулили и грызлись над жалкой добычей. Жеребцы из дворцовых конюшен завершили свой век в общей кухне, поэтому Ос снова ходил пешком.
…Проклятое время мертвых — последние дни холодов. Всякий год кажется, что света больше не будет, надеяться не на что, следует умереть, забыться сном под хрипы метельных дудок. И с первым лучом тепла забываешь эти кошмары, чтобы следующей зимой вспомнить…
— Мужчина, послушайте, — наперерез Осу из парадного вышла девушка в куцей шубке, — Я голодна…
И действительно, вся она была как мольба о пище. Высохшее лицо, ввалившиеся глаза, пересохшие белые губы, тонкие, страшные ноги с узлами коленок. Хлеба при себе не нашлось, но и бросить девчонку на улице Ос не смог. Он решил отвести бедолагу в покои, накормить пайковой «шрапнелью», дать отоспаться в тепле. Если ж будет смышлена, то и дело ей подберется. Хоть на посылках или кашу варить, все лучше, чем на улице в мороз грошничать.
Идти было далеко, через два провесных моста. Девушка долго держалась вровень, но ближе к площади силы ее оставили. Она вцепилась Осу в рукав, едва волочила ноги, а у дворцовых ворот неожиданно потеряла сознание. Пришлось нести на руках. Сгрузив гостью в пышные простыни, Ос растопил камин, сбегал в кухню за кавой и теплым супом, занял у соседа сахар. В тепле девушке стало лучше, она ела и плакала, не замечая, что плачет. А потом уснула с ложкой в руке.
Ос провел ночь у камина. На душе у него было тепло. Это чувство казалось ему незнакомым. Младшие братья словоплета чуждались, ни зверей, ни детей у него никогда не водилось, и Ос удивлялся, что умилительного в тонком, тихом, чужом дыхании. Он задремал, а проснулся от прикосновения. Девушка, голая и жалкая в своей неухоженной голости, склонилась над ним. Ос улыбнулся, не желая платы за угощение. Девушка погладила его по лицу. На грязном пальце круглился след от кольца. Перстня с тусклым агатом, украшения девичьей ручки. …Белое платье… Белая кость… Обручальное кольцо имени.
Ос сам расчесал Анне кудри и согрел для купания воду, распотрошил сундук и добыл ей одежду, а прежние тряпки выбросил прочь. Он укачивал девушку, как больное дитя, кормил с ложечки, спал у ее постели, по сто раз повторял, что никто ее теперь не обидит. И думал — как же спасти. Прошла неделя, Ос не выходил из покоев, сказавшись больным, но врача принимать отказывался. Наконец Брок прислал мальчика, требуя объяснений. Ос поднялся в кабинет сам.
Словами простыми и грубыми он объяснил, что, наконец, отыскал любимую. Ему плевать, что Анна аристократка. Если она умрет, он тоже не будет жить. Брок слушал молча. Ос продолжал, что никогда ничего не просил у друга, и это долг навсегда, и девушка ничего плохого в своей жизни не сделала, и… Брок расхохотался. Он смеялся долго, булькал, хрипел, бил ладонями по столу, плевался и взвизгивал. После утер усы и спросил, почему бы Осу не расписаться со своей кралей. Он, Друг Народа, взял же принцессу в жены… Ос пришел с этой вестью к Анне. Анна сказала «да».
Это было странное счастье. Ос не мог наглядеться на девушку, ставшую вдруг женой. Он просыпался утром от звука ее шагов и засыпал, слыша ее дыхание. Он таскал воду, колол дрова, приносил в дом то хлеб, то свечи, то старинную книгу. Будь его воля, он не позволил бы милой мараться о стирку или мытье, но Анна сама хотела вести хозяйство. Ос полюбил вечера у камина. Он учился разговаривать с женщиной, вспоминал и рассказывал дни своей жизни. Анна слушала молча. До весны они жили как брат и сестра.
Когда бури утихли, Ос уехал на фронт — говорить для солдат и матросов. Имперцы отступали, но медленно, слишком медленно. И жгли на своем пути все — поля, закрома, деревни, — случалось, и вместе с жителями. А Другу Народа был нужен хлеб.
Ос говорил о любви и войне под обстрелом, в окопах, с вестового гнезда на мачте. Приходилось учить, убеждать, чаровать и грезить неумелые, косные души. Ос питался кониной, обовшивел, был ранен. Вместе с ним поднимали войска другие — одаренные и неистовые. Почти все словоплеты кончили дни в окопах, не дожив до победы. А он, Ос, вышел маршем от моря до моря с авангардом стремительных войск. И — венец торжества — кричал победительные проклятья вслед последнему флоту имперцев, и солдаты Друга Народа повторяли его слова. Удача любила парней из квартала рыжих.