Остров Рай
Шрифт:
Трактир «Отсоси у адмирала» был самым шумным и многолюдным в порту. Офицеры в расшитых мундирах заглядывали туда редко, а вот матросы, гарпунёры, вербовщики и прочий сомнительный, но весёлый морской народ охотно пил и закусывал в заведении. Мало кто имел силы удержаться от соблазна отсосать четверть пинты ямайскго рома через дырочку в «адмиральском» бочонке — те, кто мог не пролить ни капли и остаться стоять на ногах, не платили за выпитое. Джуд не прочь был попробовать тоже… при случае, а сейчас не стоило и пытаться. И без того тяжкий запах падали вызвал гримасы на лицах немногочисленных в утренний час посетителей.
Одноглазый трактирщик, похожий на стареющего хорька, остро глянул на нового гостя.
— Плата втрое. За постой тоже.
— Ты чего, перекушал с утра, хозяин?
— Втрое
«Чтоб ты лопнул от жадности» подумал Джуд, но произнёс другое:
— Рома. Мяса. И комнату на три дня.
— Три с половиной… Пять шиллингов. И имей в виду, девка с тобой не ляжет. По крайней мере моя, — подбил итоги трактирщик, — Джинни, детка, тушёной баранины и ещё порцию рома!
Злой как чёрт, озадаченный Джуд сел за дальний угловой стол. Все вокруг понимают, что он в полной жопе. Но, чтоб черти трясли капитана Мюррея, вместе с трёпаной «Дамиеттой» и вонючими альбатросами, что случилось?
Пышногрудая Джинни проворно выставила на стол тарелку с дымящимся мясом, кусок серого хлеба, кувшин и кружку. Служанка не улыбалась и даже вид золотой монеты, словно случайно вынутой из кошелька, не привлёк её взор. Джуд вздохнул и принялся за еду. Вонь дохлятины портила аппетит, но сладкий и крепкий ром сглаживал неудобство, словно масло смиряет буйство волны. О поверье не убивать чаек Джуд слышал ещё от деда Хамдрама и рыбацкие байки не мешали ему воровать из гнёзд и высасывать чаячьи яйца. Взрослых птиц тоже случалось подбивать палкой, на вкус они были так мерзки, что Джуд предпочитал голодать или таскать рыбу из чужих лодок. Говорят, у матросов другие законы… за три «настоящих» рейса он наслушался и про пламя святого Эльма и про старика Голландца и про девок с собачьими головами и про мисс Бурю, которую моряки пугали, сняв штаны всей командой… а вот про альбатросов запамятовал…
…Вард плавал с севера на юг, Любил щипать за щёчки юнг, Он вешал турок вдоль стропил, И такелаж в порту пропил, Как только грянет пушек гром, Сэр капитан глотает ром. До самых северных морей Задиры Варда нет храбрей…Нестройный матросский хор затянул долгую песню про подвиги капитана Варда — самого дерзкого, бесстрашного и развратного парня на всех английских судах. Говорили, этот чудак два года провёл в плену у алжирских пиратов, после чего начал резать всех мусульман, которых встречал в морях, и обзавёлся сомнительными привычками… Словно чёрт дёрнул Джуда за язык — пьяным голосом Хамдрам переиначил завершающую строфу куплета:
…И капитан ваш знаменит Не только тем, что содомит!Чернокудрый, смазливый матрос вскочил, словно его укололи в спину. Хищной кошкой метнулся он к наглецу, на ходу доставая нож:
— Встать, вонючка! Встать и отвечай за свои слова!
Джуд подумал и помотал головой. К их столу уже бежал трактирщик, но смазливый успел раньше — он хотел полоснуть по глазам и ошибся — нож только слегка задел щёку Джуду. Боли не было. Несколько капель крови шлёпнулись в тарелку из-под баранины — и всё. Трактирщик уже оттащил драчуна и что-то ему втолковывал, отчаянно жестикулируя. Трезвеющий Джуд тронул пальцем щёку — она была сухой и горячей, рана затягивалась. О как! Подумав ещё с минуту Джуд встал и вышел во двор. Положив левую руку на каменную приступку, он взял нож и шарахнул по пальцам. Кусок ногтя с подушечкой среднего пальца отрубило почти что напрочь. Боли не было. Словно псих, Джуд ещё раз чиркнул ножом — ломтик плоти упал на землю, а рана начала аккуратно затягиваться. Нового ногтя не выросло, зато рубец через полчаса выглядел старым шрамом.
До глубокой ночи Джуд сидел во дворе. К вечеру заморосило, буршлат отсырел от дождя, грудь невыносимо чесалась, словно черви пробрались под рубашку. Посетители кабака, девицы и даже собаки обходили сидящего стороной. Трактирщик молчал — он получил свои башли, а где болтается гость, его не касалось. Куда идти за советом и помощью Джуд не знал и даже представить себе не мог. Он был родом из Ливерпуля, дед Хамдрам давно умер от пьянства, Хамдрам-отец утонул в Мерси, едва успев заделать мамаше двоих детишек, Мэри Хамдрам была замужем трижды, от каждого брака в домишке появлялись новые малыши и все они хотели хлеба с селёдкой. Старший брат, рыжий Бони, уплыл на дальние острова поохотиться за чёрным деревом и два года как от него не было весточек. Самого Джуда мамаша с десяти лет сдала дядьке Филу — кожевеннику и святоше. У них с тёткой сыновей не было, Джуда воспитывали как родного, в четыре руки — постом, розгой и трудом, каждодневной вознёй с вонючими кожами. До шестнадцати он терпел, но когда окончательно стало ясно, что дядя хочет окрутить его со своей Бет, двадцатипятилетней дурёхой, а затем и передать дело наследничку — Джуд сбежал. Дождался, когда Бони приедет потрясти перед матушкой золотом, и упросил-таки братца взять с собой. Год плавал юнгой на «Мэри-Сью», потом перебрался на «Дамиетту» уже матросом… И дружков кроме старого Билли особо не завелось.
Бездействие утомляло пуще работы — за годы службы Джуд отвык отдыхать. Он поднялся и вышел в ночь — да, бристольские улицы не похожи на коридоры монастыря, но будь что будет. Ноги сами водили его по закоулкам, мимо луж и сточных канав, драк и шумных матросских танцев. Добропорядочные горожане давно уснули, затворив ставнями узкие окна. Только воры, шлюхи и запоздалые пьяницы нарезали круги от трактира к трактиру. В иное время Джуд охотно б повеселился, но сейчас он искал тишины. И вот, из-за тёмного поворота проявилась громада церкви. Острые мрачные шпили, каменная ограда, открытая дверь — заходи, добрый человек, если приспичило помолиться. Озираясь по сторонам Джуд вошёл в длинный зал — церковь была пуста. Каждый шаг отдавался гулом, каждый вдох был слышен. Джуд попробовал произнести «Отче наш» — и свалился, сотрясаемый кашлем — верёвка снова стянула горло.
Пожилой, смуглолицый священник помог ему подняться. Джуд хотел было удивиться «откуда он взялся» но не успел. В неторопливых жестах, в мягкой улыбке и проницательных тёмных глазах божьего человека было столько тепла и заботы, что девятнадцатилетний матрос Хамдрам разревелся, словно мальчишка, у которого отняли леденец. И история про проклятого альбатроса рассказалась сама собой. Священник внимательно слушал, кивал «Продолжай же, сын мой», постукивал пальцем по спинке скамьи, обдумывая своё.
— Святой отец, сэр, помогите! Отслужу… — выговорившемуся Джуду наконец стало легче, церковный воздух успокаивал, как он, дурак, забыл, что у бога на каждую тварь по горсти зерна в кармане…
— Подойди-ка, сын мой под благословение… — лицо священника сделалось очень внимательным.
Джуд приблизился… и упал, сотрясаемый спазмами.
— Так я и думал. Сын мой, ты влип в очень дурную историю. Я тебе не помогу. И никто в Бристоле тебе не поможет. И скорей всего никто в Англии… разве что ты разбудишь старика Мерлина. Может быть — не обещаю, но может быть — тебя вытащат экзорцисты в Риме или Сантьяго-ди-Компостелла. Шанс, что вместе с проклятьем ты расстанешься с жизнью — баш на баш, или да или нет. Как духовный отец, я советовал бы тебе каждодневно стараться молиться и просить Господа нашего о прощении. Как портовый капеллан скажу, плохи твои дела, парень. Не знаю, сколько ты проживёшь, но ни причастия ни исповеди тебе не видать, пока носишь альбатроса на шее. А умрёшь…
Священник не договорил, но Джуд и так всё понял. После смерти стать белой птицей и носиться над морем, заунывно крича. А потом — прямо к дьяволу в пекло…
Не прощаясь, Хамдрам повернулся и вышел из церкви. Мокрый ветер хлестал его по лицу. Будущее представлялось туманным, безрадостным и паршивым. Как теперь жить, куда податься, не везти же проклятие в дом к мамаше и малышне. Можно конечно прыгнуть вниз с мола или повеситься на собственном поясе, но помочь оно всё равно не поможет. …Можно выпить ещё рома и подумать о будущем завтра — в конце концов койка и выпивка обеспечены. Джуд потрогал натёртую верёвкой шею, стряхнул с груди червяка и направился к порту — назад в трактир.