Остров Русь 2, или Принцесса Леокады
Шрифт:
Пошел Иван по нити да и вышел к огромному дубу. Был тот дуб в сто сажен вышиной, облака за его верхушку цеплялись, ручьи да речушки меж корней извивались. Засучил Иван рукава да и полез на дуб.
Долго ли, коротко ли, а добрался он до самой вершины. Оглянулся — лепота! Всю Русь-матушку с дуба видно. И стольный Киев-град, и Муром родной, и иные селения, помельче размером. Вон Змей Горыныч летит, вон богатырь за чудом-юдом гонится. Вон на неведомых дорожках следы невиданных зверей…
А вот и яйцо, из хрусталя хитро сделанное. В яйце — сережки Василисины, пластиночки синенькие в виде лепесточков. Между
— Вот и конец твой, Кащей, — сказал Иван добродушно. Уцепился двумя пальцами левой руки за дуб, а правой рукой как дал по яйцу! Треснуло оно и разбилось. Схватился тогда Иван за иголку — а та колется, огнем жжет! Сопротивляться вздумала! А вместе с тем почувствовал Иван, как из иглы в него силушка несметная вливается.
Рассмеялся Иван смехом веселым, дурацким, да и переломил иглу между пальцами. Только искорки синие заплясали…
И случилось тут с ним что-то неладное. Ослабли вдруг руки-ноги богатырские, меч-кладенец к земле потянул. Змей Горыныч, мимо пролетавший, каркнул испуганно да вороной средних размеров обернулся. Чудо-юдо, за которым вдали богатырь гнался, дикобразом предстало. Заорал Иван дурным голосом, не со страху, а с удивления. И полетел вниз с дуба высокого, навстречу верной погибели.
Да только и дуб внезапно вниз стал расти. Превратился в пальму обычную, высоты невеликой. Упал вниз меч богатырский, а на него Иван сверху шмякнулся. Да так больно! Вся стойкость богатырская куда-то делась!
Встать попробовал — а кладенец к земле-матушке тянет. Пришлось отвязать себя от меча да и оглядеться вокруг.
А вокруг чудеса творились диковинные. Дубы да ивы в пальмы и манговые деревья превращались! Буренушки, в отдалении пасущиеся, буренушками остались, а вот бык, что их крыть готовился, носорогом обернулся! Кладенец, на земле валявшийся, скукожился и железячкой заковыристой обернулся, той самой, что Кейсеролл муми-бластером прозывал. А на душе-то как стало! Скучно да обыденно. Тоска, хоть волком вой. Посмотрел Иван на дворец Кащеев, а тот вдруг превратился в серое здание, в коем всего чудес что окна огромные, из хорошего стекла сделанные. А над дверью вывеска на русском и еще каких-то языках.
«Этнографический музей» — на вывеске было написано.
Глава восьмая,
последняя, в которой Кащей объявляет, что этнос порождает эпос, но Ивану это ни о чем не говорит
А другую надпись — «Хранилище» — Иван прочел на двери в темницу. Пошатываясь, спустился по лесенке. Кащей снова стал маленьким лысеньким толстячком. Само собой, уменьшившись, его руки и ноги из оков выскользнули. Теперь, сидя на глиняном полу, он, морщась и постанывая, растирал запястья и лодыжки. Увидев Ивана, скривился в подобии улыбки:
— Серьезный вы человек, Иван Иванович. Сумели-таки! Да только и сами не рады, как я погляжу.
— Да что случилось-то, Кащей?! Что со мною? Что с замком? Что… вообще?..
— Сережки-то Василисины при вас? — вместо ответа задал вопрос Кащей.
— Тута они, куда ж им деться-то? — разжал Иван потную ладонь, демонстрируя синевато поблескивающие пластинки.
— Дайте хоть полюбуюсь на них…
— Ишь чего захотел! — снова сжал кулак Иван. — Хватит! Налюбовался!
— Да бросьте, Иван Иванович, — махнул Кащей рукой досадливо, — чего боитесь-то? Силушка-то моя улетучилась вся.
— Так ведь и у меня — улетучилась, — смущенно признался Иван.
— И чего ж тогда нам, каликам немощным, таиться друг от друга теперича?..
— И то правда, — вздохнул Иван и протянул серьги Кащею.
Тот, близоруко прищурившись, поднес украшения к глазам, шмыгнул носом растроганно и, сказав самому себе задумчиво: «С них-то все и началось…» — обратно Ивану вернул.
— Да что началось-то?! — вновь обозлился Иван. — Признавайся, Кащей проклятый!
— Ладно, — кивнул тот. — Начнем с того, что звать меня на самом деле Манарбит{74}. А Кащей… Еще в юности я увлекся изучением русской культуры, выяснил, что у меня самого предки были русскими, стал доискиваться корней своей родословной и узнал, что фамилия моих прапрапрадедов — Кащеевы. А уж потом, после Преобразования…
— Какого такого преобразования? — потряс головой Иван. — О чем ты?
Кащей с кряхтеньем поднялся на ноги.
— Иван Иванович, ну что мы тут-то, на складе, беседуем? Пройдемте наверх, кофею выпьем.
Взяв Ивана за руку, он, прихрамывая, двинулся вверх по лестнице и продолжил разговор неожиданным вопросом:
— Иван Иванович, где, по-вашему, мы находимся?
— Как где, тать проклятый, — неуверенно выругался Иван. — В замке твоем поганом, где ж еще нам быть-то…
— Да нет же, Иван Иванович, я шире, шире спрашиваю. В земле какой, в каком краю? А?
— Совсем обалдел аль издеваешься? На Руси мы! Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!
Кащей, ухмыльнувшись, глянул на Ивана искоса и сообщил:
— Четверть века назад остров сей носил название Мадагаскар. В Африке мы.
— В Африке?! — не поверил своим ушам Иван. И вспомнил тут же песенку Кубатаеву да бормотание его… «Ах басурман!!! — возмутился он про себя. — Издевался, выходит!» — Но от бессилия гнев его вылился лишь в жалобный стон: — О-о… в Африке…
— Да, — твердо сказал Кащей, садясь в кресло. — В Африке. Сие — остров Мадагаскар, — плавно окинул он рукой пространство вокруг себя, — двадцать пятый век от Рождества Христова.
Выпучив глаза, Иван рухнул в кресло напротив, и Кащей продолжил свой рассказ, включив по ходу кофеварку.
…В середине третьего тысячелетия, когда в результате войн и естественной ассимиляции все нации и народности напрочь перемешались, неожиданно вспыхнула повальная мода «восстанавливать» свою национальность, изучать «родные» язык и культуру.
Одну из самых сильных и фанатичных групп составили те, кто поклонялся всему русскому. Они называли себя «Новые славянофилы». И именно они настояли на создании этнического заповедника — места, где было максимально воссоздано все русское: архитектура, одежда, быт, язык… Сюда съехались историки, археологи, психологи, лингвисты, литературоведы и другие ученые, по тем или иным причинам имеющие интерес к русской культуре. А также съехалось огромное количество «диких» Новых славянофилов. Город Антананариву в Киев переименовали, поселенья мелкие — в Москву, Муром, Псков да прочую Рязань.